БЪлградкий Пушкинский сборникь

Во2102у{ зКа4у змусН гобпусН 1юзагом. М/Койси ри \меспаЁ сБюру, е4уБу Шакт, Окше пиеда, |аК гга@ зато\маго\у “°).

И туть ему возражаетъь Пушкинъ: Люблю —

С1янье шапокъ этихъ мфдныхъ, Насквозь прострЪленныхъ въ бою.

Однимъ словомъ все, что осуждаетъ Мицкевичъ, Пушкинъ защищаетъ. И въ то время, какъ Мицкевичъ вкладываеть въ уста польскаго художника Олешкевича страшное пророчество:

Рап \з#2азше 52с2ее аззитзесо фтопц, Рап \зта$те отитшу пиаза ВаБПопи *");

Пушкинъ восклицаетъ:

Красуйся, Градъ Петровъ, и стой Неколебимо, какъ Росая.

Но не только въ этомъ отв$тъ Пушкина Мицкевичу.

Въ самой поэмЪ Петербургъ выглядитъ иначе чБмъ въ „Вступлени“. Подъ мрачнымъ, облачнымъ небомъ, залитый бЪшенымъ приступомъ волнъ, Петербургъ показываетъ свой трагическй ликъ. И иначе выглядить Петръ, „кумиръ на бронзовомъ кон$“. И страшно становится отъ этого „тяжелозвонкаго скаканья по потрясенной мостовой“. Невольно создается двойственное впечатлЪн!е.

Загадк$ „МЪднаго Всадника“ посвящена огромная литература. Но лучше всЪхъ вскрылъ тайный смыслъ ген!альнаго твореня Пушкина Валерй Брюсовъ въ проникновенной статьЪ, посвященной „МЪФдному Всаднику“. Брюсовъ соглашается съ мнЪн!емъ тфхь критиковъ (въ первую очередь проф. Тре: тяка), которые вид$ли въ ПетрЪ воплощен!е самодержавия,

а въ „злобномъ шопотЪ Евген!я“ — мятежъ противъ деспотизма. „Изъ всего, что сказано въ пов$сти о ПетрЪ Великомъ, — говоритъ Брюсовъ, — нельзя составить опредЪленнаго

облика; все расплывается во что-то громадное, безмЪрное, „ужасное“. Н$Ътъ облика иу „бЪднаго“ Евген!я, который теряется въ СсЪфрой, безразличной массЪ ему подобныхъ „гражданъ столичныхъ“. Пр1емы изображения того и другого локорителя стих! и коломенскаго чиновника, — сближаются, потому, что оба они — олицетвореня двухъ крайностей: высшей челов$ческой мощи и предЪльнаго челов ческаго ничтожества“. Въ наши дни поэма пр!обр$таетъ болЪе глубок смыслъ. „МЪдный Всадиикъ“ становится символомъ