Въѣздъ въ Парижъ

155 „Дядичка" мало измѣнился, подсохъ, почернѣлъ, и руки жесткія. Морщинъ прибавилось,, похожъ на горца... — Питаемся... а вообще — пытаемсяі Неинтересно, къ чорту... Идемъ. — Разгону намъ нѣту, барышня... — сказалъ знакомый Алѣ казакъ, ростомъ съ полковника, только моложе и пошире.—Промежъ забору, для разговору. Японцу тутъ ползать!.. — Не уходитъ! — мотнулъ полковникъ на казака. Гоню, ступай на Буко, подъ Байоной, артель тамъ, къ тысячѣ бы выгналъ... Прилипъ съ Лемноса! — Я говорю, что... Наберите на каміончикъ хочь, а мы съ господиномъ капитаномъ управимся... — Играй обѣдъ! Для торжества, полковникъ надѣлъ пикейную тужурку и затопилъ громадный каминъ сосновыми дровами, „чтобы пальба была!" Капитанъ надѣлъ пиджакъ съ приколотымъ рукавомъ и поставилъ букетъ золотистаго патата, за не-> имѣніемъ хризантемъ. Подавалъ казакъ-поваръ: потофэ картошка со шкварками, яичница на салѣ. Пили за „слетѣвшаго ангела". — Вино съ „Пуркуа-Па?“, или — „вэнъ-па-пердю"! А какъ мы его давили! — Винцо соотвѣтственное, только наше урюпинское ку'-да! Вы-морозки!.. Графскій винодѣлъ антиресовался: „скажите, какъ вы достигаете 22 градуса?" — Спирту, молъ, подливаю... — Нѣ-этъ... А секретъ. И не сказалъ! — И мнѣ не скажетъ ! — Вамъ я по дружбѣ скажу, какъ воротимся. Эхъ, садъ-виноградъ... не побей тебя гра-адъ..! Аля увидала маленькую икону Спаса, на русской лентѣ. Къ лентѣ приколоты ордена — бѣлый Георгій, солдатскій, еще... Ей сжало сердце. „Живутъ, сыты...“ — думала она,—и хотѣлось плакать. Всѣхъ ихъ ей было жалко: казака, которому нѣтъ разгону, дядичку, и однорукаго молодого капитана, такого тихаго, — у него начинался туберкулезъ. У него убили мать и двухъ братьевъ. Онъ