Въѣздъ въ Парижъ

птицы На песчаныхъ холмахъ, у океана, я съ удивленіемъ встрѣчалъ рыжіе шалаши, изъ сосновыхъ вѣтвей, очень похожіе на наши, откуда-нибудь съ Оки, — временное жилище плотогоновъ, маячниковъ и луговыхъ сторожей. Идешь по сыпучему песку, поросшему кое-гдѣ колючкой и жесткой травкой, завидишь такой шалашъ, — и грустью захватитъ сердце. Пусто на океанѣ, глухо по побережью, и пустъ шалашъ; посвистываетъ въ щеляхъ тугимъ океанскимъ вѣтромъ, звенитъ по сухой хвоѣ. Иногда торчитъ надъ шалашомъ вѣшка, — и кажется, что высунется еотъ-вотъ лысая голова никому ненужнаго старика, состоящаго при лугахъ, съ Господней помощью охранителя многоверстной поймы, или выглянутъ лохмы калужскаго плотогона, прихваченныя мочалочкой. И вспомнится яркоярко, какъ пахнетъ еловой гарью, махоркой и чернымъ хлѣбомъ. Позваниваетъ вѣтромъ, океанъ тяжело шлепаетъ волною, взмыливаетъ пустой песокъ, — а въ памяти проступаютъ — спокойные свѣтлые глаза, мягкая русая бородка, тяжелая рубаха, скатавшаяся на воротѣ, загорѣвшая дочерна грудь, крестикъ на бечевкѣ... Вспомнишь даже, какъ вякаетъ назойливая собаченка, безродной русской породы, Жучка или Волчокъ, всегда голодная, но крѣпко преданная хозяину въ его бездомовной жизни. Нѣтъ, эти шалаши — не наши, не для жилья: это тайникъ - засада, для птицелововъ. Здѣсь, побережьемъ океана, проходитъ невидимая дорога, извѣчный путь осенняго перелетаптицъ. Съ сѣвера и востока, съ родимыхъ мѣстъ, гонимыя