Грамматика любви : избранные разсказы

119 ужасъ, когда эту священнѣйшую въ мірѣ встрѣчу нарушаетъ посторонній. Кто знаетъ — я, можетъ быть, тоже выстрѣлилъ бы такъ, что было бы слышно за тысячи миль. И вотъ, вдругъ явились вы... Ну и что же вы чувствуете ко мнѣ теперь?—спросилъ господинъ съ прямыми плечами. Злобу, отвращеніе, жажду мести? Представьте себѣ: ровно ничего. Несмотря на всю вышеприведенную тираду, ровно ничего. Ужасъ, ужасъ. Вотъ тебѣ и „вспомнила душа моя!“ Да вѣдь вы это хорошо знаете и сами, то-есть то, что я ничего не чувствую. Иначе бы не спросили. — Вы правы. Знаю. И это тоже очень страшно. — А намъ все таки нестрашно. Сплошной ужасъ: совсѣмъ не страшно. — Да, въ сущности, ничуть. Говорятъ: прошлое, прошлое! А все вздоръ. Никакого прошлаго у людей, строго говоря, нѣтъ. Такъ только, слабый отзвукъ какой-то всего того, чѣмъ жилъ когда-то... И собесѣдники еще разъ помолчали. Пароходъ дрожалъ, шелъ; мѣрно возникалъ и стихалъ мягкій шумъ сонной волны, проносившейся вдоль борта; быстро, однообразно крутилась за однообразно шумящей кормой бичева лага, что-то порою отмѣчавшаго тонкимъ и таинственнымъ звономъ: дзиннь... Потомъ пассажиръ съ прямыми плечами спросилъ: — Ну, а скажите... Что вы чувствовали, когда узнали о ея смерти? Тоже ничего? — Да, почти ничего, — отвѣтилъ пассажиръ подъ пледомъ. — Больше всего нѣкоторое удивленіе своему безчувствію. Развернулъ утромъ газету — слегка ударило въ глаза: волею Божіею, такая-то... Съ непривычки очень странно видѣть имя знакомаго, близкаго въ этой черной рамѣ, на этомъ роковомъ мѣстѣ газеты, напечатанное торжественно, крупнымъ шрифтомъ... Затѣмъ постарался загрустить: да, молъ, и это та самая, которая... Но —