Грамматика любви : избранные разсказы

132 ледяныхъ осколкахъ раковинами, оранжевый квадратъ честера, черная блестящая глыба паюсной икры, бѣлый и потный отъ холода ушатъ съ шампанскимъ... Начали всетаки съ перцовки. Композиторъ любилъ наливать самъ. И онъ налилъ три рюмки, потомъ шутливо замедлился: — Святѣйшій Георгій Ивановичъ, и вамъ позволите? Георгій Ивановичъ, имѣвшій единственное и престранное занятіе, — быть другомъ извѣстныхъ писателей, художниковъ, артистовъ, — человѣкъ весьма тихій и неизмѣнно прекрасно настроенный, нѣжно покраснѣлъ, — онъ всегда краснѣлъ передъ тѣмъ, какъ сказать что нибудь, и отвѣтилъ съ нѣкоторой безшабашностью и развязностью: — Даже и очень, грѣшнѣйшій Павелъ Николаевичъ! И композиторъ калилъ и ему, легонько стукнулъ рюмкой о наши рюмки, махнулъ водку въ ротъ со словами: „Дай Боже!“ и, дуя себѣ въ усы, принялся за закускш Принялись и мы, и занимались этимъ дѣломъ довольно долго. Потомъ заказали уху и закурили. Въ старой залѣ нѣжно и грустно запѣла, укоризнениі зарычала машина. И композиторъ, откинувшись къ спинкѣ дивана, затягиваясь папиросой и, по своему обыкновенію, набирая въ свою высоко поднятую грудь воздуху, сказалъ: — Дорогіе и, къ сожалѣнію, уже весьма почтенные друзья, мнѣ, не взирая на радость утробы моей, нынче грустно. А грустно мнѣ потому, что вспомнилась мнѣ нынче, какъ только я проснулся, одна небольшая исторія, случившаяся съ однимъ моимъ пріятелемъ, форменнымъ, какъ оказалось впослѣдствіи, осломъ, ровно три года тому назадъ, на второй день Рождества... — Исторія небольшая, но, внѣ всякаго сомнѣнія, амурная, — сказалъ Георгій Ивановичъ со своей дѣвичьей улыбкой. Композиторъ покосился на него. — Амурная? — сказалъ онъ холодно и насмѣшливо. — Ахъ, Георгій Ивановичъ, Георгій Ивановичъ, какъ вы будете за всю вашу порочность и безпощадный умъ на Страшномъ Судѣ отвѣчать? Ну, да Богъ съ вами. „Ле ѵеих ип ігёзог диі Іез сопііепі іоиз, ]е ѵеих Іа ]еипеззе!“ — под-