Изабранные разсказы

дневно, я не могу съ увѣренностью сказать, истинный онъ христіанинъ, или нѣтъ? О, конечно,, въ Господа Іисуса онъ вѣритъ, Щ св. Дѣву прославлялъ неоднократно; но нельзя не видѣть, что и красотѣ земной, чувственной преданъ онъ чрезвычайно. Не говоря о живыхъ женщинахъ, онъ, какъ будто, влюбляется и въ мраморныхъ богинь, вѣчно занятъ древностями, восторгается монетами, греческими торсами; цѣлыя утра проводитъ на раскопкахъ на' Кампо Ваччино, откуда, по моему, и вывезъ эту .-лихорадку, правда, не сильную, которая держитъ его въ постели уже второй день. Мнѣ трудно обнять все это, свести къ одному. Для христіанина онъ слишкомъ язычникъ, для - язычника-же слишкомъ полонъ того свѣта, какой дается христіанину...“' Онъ задумался и отложилъ перо. Потомъ захлопнулъ тетрадь, спряталъ ее, вышелъ изъ комнаты. Было три часа дня. Дезидеріо спустился внизъ въ спальню Рафаэля. Слабымъ движеніемъ руки ставилъ Рафаэль серебряный колокольчикъ, съ ручкой въ видѣ Амура, на столикъ у изголовья. Желтыя шелковыя занавѣси на окнахъ были спущены; въ комнатѣ стоялъ золотистый полумракъ* Пахло розами — большой красно-бѣлый букетъ лежалъ на комодѣ, — духами. Воздухъ нѣсколько спертый. Увидѣвъ вошедшаго, Рафаэль улыбнулся. Ты всегда гдѣ-то здѣсь, Дизи. Мнѣ кажется, стоитъ подумать о тебѣ, и ты явишься. — Я, вѣдь, и на самомъ дѣлѣ недалеко... А сейчасъ только что спустился. Рафаэль ласково глядѣлъ на него -темными, безсвѣтньіми глазами. Лобъ его былъ влаженъ, пряди черныхъ волосъ разметывались по подушкѣ. Воротъ рубашки разстегнутъ — точеная, длинная шея, какъ у „Давида" Микель Анджело, выходила изъ нея. — Милый, подыми занавѣсъ, отвори окно. Здѣсь немного душно. Въ комнатѣ сразу стало свѣтлѣе. Вѣтерокъ набѣжалъ, слабой волной, зашелестилъ листьями розъ. — Какъ вы себя чувствуете, Учитель?