Изабранные разсказы

214 и на Арбатѣ. Сумракъ! Сладко утомленіе. Танго, танго! И ничего не надо. Ни страстей, ни дѣйствій-и ни силы любви,, ни долга и восторга творчества, безумія, свободы — сладкій плѣнъ полу-разврата, полу-красоты. ' ; _ Ш .. Содрогнулась Русь, одѣлась въ сѣрую шинель, к смертно лобъ перекрестивши,руки сжавши, тяжко въ ряды стала, тяжко маршируетъ сапогомъ тяжелымъ. Разъ-два, разъ-два! А черно въ сердцѣ и мила Москва, и горько уходить. Идетъ Арбатомъ сѣрый, крѣпкій строй; и на Угодника, что на углу Серебрянаго, взглянетъ ненарокомъ,, перекрестится — и далѣе шагаетъ. Разъ-Два, разъ-два. Вотъ и Спасопесковскій, съ краснымъ домомъ угловымъ, Никольскій, гдѣ Никола Плотникъ, съ позолоченной главой^ за нимъ Смоленскій, на углу толпа, и машутъ, Слезы заблестятъ; а тамъ — дорожка ниже, ниже, на Москву-рѣку къ вокзалу. Ужъ дожидаются вагоны, паровозы, быстрые еще, и аккуратные; тамъ снова — бабій вой, крикъ и рыданье; и влекутъ тебя, во мглѣ слѣпой, на жертву. Велика твоя, повинность родинѣ. Родина же притихла. И насупилась. И затрезвѣла даже. Пьетъ — изъ-подъ полы, и удивляетъ старую Европу.воздержаніемъ. Надолго-ли? Ну, тамъ посмотримъ. А покапоблекли Праги, Метрополи, Эрмитажи, й все блекнутъ, задыхаясь въ худосочіи. Голубки все рѣже мчатся по Тверской, Арбату. И все больше лазаретовъ — знакъ кроваваго креста надъ ними, знакъ печали-милости — и чаще попадаются ихъ вывѣски въ укромныхъ переулкахъ вокругъ Арбата. Старыя хоромы, гнѣзда дворянскія, видѣвшія Герценовъ и Хомяковыхъ, наполняются людьми въ халатахъ, съ лицами сѣро-блѣднѣющими, и въ повязкахъ, и на костыляхъ. Сѣрый супъ, смутность, дрема, блѣдная тѣнь жизни бѣдной! Хочется-ль чего? Нѣтъ. Жалко-ли чего? Нѣтъ, тоже нѣтъ — и все какъ было и какъ будетъ — тихій затонъ въ бурѣ страшной.