Изабранные разсказы

225 съ сѣномъ, Ваня ниже, бокомъ на облучкѣ, а въ ногахъ подъ дерюжкою крупа, сало, окорокъ: въ Москву на обмѣнъ. Ваня кончилъ реальное, жилъ у отца въ небольшомъ, тепломъ домикѣ надъ Окой, съ садомъ, яблонями и сливами. Невысокій, слегка сутулый, съ вишнями въ глазахъ, нѣжнымъ румянцемъ — леонардовскій юноша изъ подмосковныхъ мѣщанъ. Христофорова занесло сюда года два назадъ послѣ долгихъ, обычныхъ въ жизни его скитаній. Въ городкѣ онъ давалъ уроки, помогалъ на площадкѣ, разъ прочелъ лекцію о литературѣ. За ученіе Вани получалъ и мукой, и пшеномъ, иногда сахаромъ. Все такой-же былъ Христофоровъ, какъ въ дальніе, мирные годы; только бородка сѣдѣе, усы ниже свисаютъ, да рѣже ширятся, словнобы магнетически — голубые, нѣкогда нѣжные къ нѣжнымъ московскимъ дѣвицамъ глаза. Лѣсомъ ѣхали долго. Казалось, конца ему нѣтъ, и все кренятъ розвальни, бокъ устаетъ, дебрь кругомъ, подсѣдъ еловый, сумракъ... Наконецъ, за лощиною, поднялись круто въ горку — вырвались на шоссе. Гудитъ проволока, тянется полотно желѣзнодорожное, перелѣски, поля, сырой мартовскій вѣтеръ, но къ закату чуть прояснило. Вдали, надъ лѣсами, откуда пріѣхали, и надъ городкомъ, ставшимъ вдругъ страшно далекимъ, забрежжило мѣдное облако. Отъ него легъ на дорогу смутный и безпокойный отсвѣтъ. Панкратъ Ильичъ соскочилъ со своихъ розвальней. Крѣпкимъ, нѣсколько развалистымъ шагомъ подошелъ къ Ванѣ и Христофорову. — Отсидѣлъ ногу. Прямо чужая, анаѳема... Онъ зажегъ спичку за вѣтромъ, спряталъ огонекъ въ лодкѣ ладоней, и держа цыгарку въ зубахъ, наклонился головою впередъ. Освѣтились свѣтлые усы, курчавая бородка, глаза небольшіе, сѣро-выпуклые, загорѣлыя щеки. Втянулъ въ себя съ наслажденіемъ. Пыхнулъ — красно зардѣлась на вѣтру крученка. — Опоздали, безо всякихъ... Ишь мокреть какую развело? Какъ-же мы домой-то доберемся? А? Онъ сплюнулъ. — На шоссе горбъ обсохъ, слышь, по землѣ чиряБ. Зайцевъ. 15