Изабранные разсказы

59 ватымъ тономъ. Ея жизнь раскрыта передъ ней, какъ небесная книга; за руку съ милымъ, съ другомъ Каутскаго, она убѣжала бы на край свѣта. Но лучше сбѣжать съ зеленаго откоса просто къ ивѣ, пруду серебряному, и туда бросать вѣнокъ и хохотать... Вѣнокъ тонетъ. Почему? О, думать объ этомъ некогда, столько еще счастья впереди. Такъ идетъ въ поляхъ, отражая вѣчные образы любви, любовь дочери — тамъ почти, гдѣ много лѣтъ назадъ, загадочно и обольстительно любила мать. А мать все это видитъ старою душою — какъ мелькаетъ Анютинъ вѣнокъ васильковый во ржахъ, какъ всегдашняя Офелія сидитъ у пруда: и матери кажется, что это ожили ея года, пришла далекая ея весна, и многолѣтніе глаза вбираютъ со слезой прощальный свѣтъ полей, солнца, которыхъ скоро не будетъ. XXVII „Ты жила свои дни, дѣвушка Анна, въ любви; это были твои ранніе дни — и опьяняющіе. Но они прошли. Великое предначертанье повернуло отъ тебя лицо любви, любившій тебя полюбилъ другую. Это горе упало на твою дѣтскую душу огненнымъ попаленіемъ; а уже ты носила подъ сердцемъ ростокъ новаго человѣка. И не смогла снести этого. Кидалась къ старой матери. Мать прокляла принесшаго тебѣ несчастіе; она ласкала тебя и утѣшала; и на блѣдной зарѣ сторожила твой сонъ. Ты спала бредя. Мать же въ этихъ твоихъ стенаніяхъ узнавала свою прежнюю муку и черные дни; острые ножи рѣзали ея сердце. Такъ ты лежала сутки, въ то время какъ твоя подруга уѣхала съ человѣкомъ, любившимъ тебя ранѣе, и обручичилась съ нимъ кольцами14. „На вторыя сутки, также передъ зарей, мать задремала; проснувшись слегка, она увидѣла у твоего изголовья черную женщину въ одѣяніи монашенки, въ рукахъ у которой былъ сосудъ съ темной влагой. — И ты, Анна, припала къ этому сосуду, жадно и долго пила. Онъ былъ опорожненъ. Тогда монашенка медленно отошла и сказала