Лѣто господне : праздники

17 съ лукомъ; въ каменныхъ противняхъ кисель гороховый, можно ломтями рѣзать. Съ санныхъ полковъ спускаютъ пузатыя бочки съ подсолнечнымъ и чернымъ масломъ, хлюпаютъ-бултыхаютъ жестянки - маслососы, — пошла работа! Стелется вязкій духъ, — теплымъ печенымъ хлѣбомъ. Хочется теплой корочки, но грѣхъ и думать. — Постой-ка, — пріостанавливается Горкинъ на площади, —никакъ ужъ Базыкинъ гробъ Жирнову-покойнику сготовилъ, нородъ-то смотритъ? Пойдемъ поглядимъ, на мертвыя дроги сейчасъ вздымать будутъ. Обязательно ему... Мы идемъ къ гробовой и посудной лавкѣ Базыкина. Я не люблю ее: всегда по середкѣ гробъ, и румяненькій старичокъ Базыкинъ обиваетъ его серебрянымъ глазетомъ или лиловымъ плисомъ съ бѣлой крахмальной выпушкой изъ синевато-бѣлаго коленкора, шуршащаго, какъ стружки. Она мнѣ напоминаетъ чѣмъ-то кружевную оборочку на кондитерскихъ пирогахъ, непріятно смотрѣтъ и страшно. Я не хочу итти, но Горкинъ тянетъ. Въ накопившейся съ крыши лужѣ стоитъ черная гробовая колесница, какая-то пустая, голая, запряженная черными, похоронными конями. Это не просто лошади, какъ у насъ: это особенные кони, страшно худые и долгоногіе, съ голодными желтыми зубами и тонкой шеей, словно ненастоящіе. Кажется мнѣ, — постукиваютъ въ нихъ кости. — Жирнову, что ли? — спрашиваетъ у народа Горкинъ. — Ему-покойнику. Отъ удара въ баняхъ померъ, а вотъ ужъ и „домъ" сготовили! Четверо оборванцевъ ставятъ на колесницу огромный гробъ, „жирновскій". Снизу онъ — какъ колода, темный, на искрасна-золоченныхъ пяткахъ, жирно сія11. Шмелевъ 2