Пчела

Въ придумку лупитъ! Чай страшно, какъ изъ стволины-то громыхнетъ! Конфузится! СтрЬлокъ первый сортъ. Вонъ и теперь, гляди ребята, даромъ что ружье на плечЬ, а курокъ взведенъ... Приготовился, значить! сичасъ цЬлить станетъ! Ай, да Захарычъ, ай да воинъ.. Смущенный Захарычъ торопливо спустилъ курокъ и началъ оправдываться, крестясь и божась. Не верьте, други! вретъ онъ корга старая, вишь пыхтитъ, что машина, радъ что трубка велика, да дувану *)' удалось выцыганить у серб!янина... А ты не ври, стрЬлецъ искусственный, да къ табаку не подмазывайся; видимъ куда цЬлишь.... Свой, слава-те Господ#, есть; твоего не попросимъ, а стрЬляемъ-то не впримЬръ лучше твоего; и въ умъ не возьму, какъ закрымши глаза стрелять. Когда мы въ 63 году-то окружили Ну, ну, знаемъ! такъ тебЬ баба вилами бокъ прободала, а по твоему вышло, что пуля пробила.... Опять смЬхъ между рядами. Смирно! раздалась команда. Ровняйсь! Въ это время прогремЬлъ первый выстрЬлъ съ турецкой батареи. Начали, шептали солдаты, крестясь. Вотъ-те и ушли, самодовольно замЬтилъ „пускавшшся въ политику“. ВсЬ тутъ, проклятые, въ лЬсу. Чертъ ихъ не взялъ. Съ просыпу-то плохо цЬлятъ, замечали некоторые на свистЬвппя гранаты и съ трескомъ лопавппяся на верши нЬ Дюниша. Въ долин!; началась ружейная перестрЬлка, усиливавшаяся съ каждой минутой. Kopontie звуки ружейныхъ выстрЬловъ были похожи на удары топоровъ сотни дровосЬковъ, валявшихъ въ повалку старый лЬсъ. БЬлыя змЬйки пороховаго дыма потянулись изъ молодаго дубника. ЦЬпь-то сербяне занимаютъ? спросилъ кто-то. И нашъ одинъ баталюнъ тамъ.... Жаркое будетъ дЬло... Только не зЬвай!.. Господи Тисусе Христе, помилуй насъ грЬшныхъ, слышалась въ рядахъ молитва. На право! Ружья вольно! ЛЬвое плечо впередъ —шагомъ —маршъ!.. Ружья на краулъ!... Мы проходили мимо бригаднаго командира Меженинова. Онъ поздоровался съ нами, попросилъ стоять грудью и перекрестилъ насъ. ОтвЬтивъ дружнымъ „ура“ и „рады стараться", мы стали спускаться съ Дюниша. Наши батареи дружно отвечали на турецKie залпы; надъ нашими головами то и д'Ьло со свистомъ проносились гранаты, съ трескомъ бороздивпия гору. Внизу стояло цЬлое облако пороховаго дыма; по дорогЬ взадъ и впередъ скакали адъютанты и тянулись коморджш, со своими лошаденками, на спинЬ которыхъ висЬли ящики съ патронами; скрипЬли тяжелый колы съ гранатами; быки то и д'Ьло останавливались и бросались въ сторону, пугаясь лопающихся вокругъ гранатъ. Насъ торопили. Когда мы спустились въ долину и пошли лЬсомъ, ружейная и пушечная пальба какъ будто отдалилась, но когда мы вышли на просЬку, ружейная трескотня была слышна совсЬмъ явственно. Намъ скомандовали ружья на перевЬсъ и велЬли пригнуться: на право, недалЬе какъ въ двухъ тысячахъ метровъ стояла турецкая батарея, съ которой насъ могли замЬтить. Но предостережете было напрасно: мы не успЬли сдЬлать и пятидесяти шаговъ по открытому мЬсту, какъ изъ турецкихъ оруддй блеснулъ огонь и насъ оглушилъ пушечный залпъ. д; Баталюнъ прилегъ. Гранаты со свистомъ пролетЬли надъ самыми головами и съ глухимъ трескомъ лопнули шагахъ въ пятидесяти отъ насъ.

*) Табаку.

Этакъ-то не страшно, замЬтилъ кто-то въ рядахъ. Пусть себ'Ь свистятъ, проговорилъ другой. ВеселЬе идти. Ухъ, свищу, свищу, свищу —налечу такъ не спущу!,.. БЬгомъ маршъ! скомандовалъ батальонный. БЬгомъ маршъ! повторили ротные. Мы побЬжали, придерживая руками тяжелые патронташи. Еще и еще залпъ. Опять и опять загремЬли, лопаясь, гранаты и засвистЬли въ воздухЬ и пожелтЬвшихъ листьяхъ сосЬдняго кустарника тяжелые осколки, но опять также безвредно для насъ, какъ и въ первый разъ. Солдаты острили и подсмЬивались, бЬжа въ припрыжку. Некоторые ругались: Дернула его нелегкая „бЬгомъ", дошли бы и шагомъ; пусть-бы иотЬшился въ волю; пороху-то видно много, не жалко... Ишь ты, его, ишь-ты... Джжи да джжи, бухъ да бухъ, право дурачье, только смЬхъ. Ухъ, умаялся, ухъ ты Господи, у-ухъ! бЬги ему... сапЬлъ и отдувался грузный усатый унтеръ, прозванный ротою гарнизоннымъ пузомъ... Мы опять вбЬжали въ лЬсъ и пошли шагомъ, чтобы перевести немного духъ. Батарея, потерявшая насъ изъ виду, перестала насъ оглушать своими залпами. Ружейные выстрЬлы раздавались уже не вдалеке и изрЬдка слышалось въ лЬсу визжаше шальной пули, какъ называли ее солдаты. ЖивЬй, живЬй, ребята! раздался крикъ подскакавшаго офицера съ той стороны, гдЬ была перестрЬлка.. . выручайте шанцы, отстойте батарею! Мы опять побЬжали. ВсбЬжавъ на пригорокъ, мы увидЬли, что сербы бросили шанцы и нестройно разсыпались по лЬсу. Турокъ нигдЬ не было видно, хотя выстрЬлы раздавались со всЬхъ сторонъ; въ кустахъ мелькали то и дЬло дымки и пули начали уже сильно посвистывать возлЬ нашихъ ушей. Мы бросились въ шанцы и легли. Пули безпрестанно визжали, шлептались въ насыпь и осыпали насъ землею. Мы не стрЬляли. Солдаты въ недоумЬши спрашивали, въ которой сторонЬ турки, такъ какъ выстрЬлы раздавались съ трехъ сторонъ и мы могли по ошибкЬ стрЬлять по своимъ. Турки на лЬво! крикнулъ кто-то. Мы стали стрЬлять на лЬво, цЬля въ мелькавппе дымки, а немного погодя и въ изрЬдка высовывающуюся изъ кустовъ красную феску. Турки, обходили насъ во флангъ, стрЬляя вдоль по шанцамъ. У насъ было уже много убитыхъ и раненныхъ. У меня едва не вырвала изъ рукъ ружья вполнЬ шальная пуля, ударившая въ штыкъ въ то время, когда я задвигалъ затворъ. У сосЬда было разбито пулей цЬвье. Мы стрЬляли часто насколько это позволяли наши полузаржавЬвппя ружья Грина. Турецкий огонь становился невыносимымъ; цЬля вдоль шанцевъ, они дЬлали мало промаховъ. Раненныхъ и убитыхъ, насколько помню, изъ шанцевъ не выносили, каждый отстрЬливался и не хотЬлъ выходить. Вдругъ, кто-то крикнулъ: Турки! Я взглянули на лЬво: на небольшой пригорокъ, шагахъ въ пятидесяти отъ пасъ выскочило до' сотни турокъ и открыли убшственный огонь, цЬлясь чуть не въ упоръ. Намъ приходилось стрЬлять влЬво, черезъ головы своихъ товарищей. Мы выскочили изъ шанцевъ и побЬжали. За шанцами было небольшое открытое возвышеше, пробЬгая по которому мы служили турками превосходной мишенью. Баталюнъ нашъ рЬдЬлъ съ каждой минутой. Зайдя за пригорокъ, мы начали по немногу отстрЬливаться. Я, заряжая ружье въ торопяхъ, нечаянно попалъ въ глиняный овраги, изъ котораго сътрудомъ выбрался. Поднявшись на окраину, я увидЬлъ возлЬ себя молодаго русскаго офицера, изъ бЬжавшаго прежде сербскаго баталюна. ВозлЬ него стояло нЬсколько нашихъ солдатъ, стрЬлявшихъ въ наступающихъ Турокъ. Глухое „алла, алла“, слышалось все ближе исильнЬе; красныя фески и сите мундиры турокъ

то и дЬло мелькали между сосЬдними кустами. Мы начали отступать дальше. Постойте, сказали офицеръ, тамъ держится еще ваша первая рота; можетъ быть.... БЬдняга не договорили и упалъ съ раздробленными черепомъ, обрызгавъ меня своею кровью. Я и трое солдатъ подхватили его и понесли. Не прошли мы и десяти шаговъ, какъ другая пуля повалила одного изъ несшихъ солдатъ, ударивъ его въ спину на вылетъ въ грудь. Мы бросили мертваго офицера и подхватили раненаго солтада, просившаго съ кровью на губахъ не оставлять его турками; но и этого намъ не удалось унести, новая пуля и новая жертва... Тащивппй рядомъ со мною солдатъ упалъ, прострЬленный въ ногу. Турецше голоса позади слышались недалеко. Вокругъ стонали, плавая въ крови, раненые. Рядомъ съ нами вели контуженнаго и раненаго командира первой роты, Скалозубова. Онъ шелъ съ револьвером!, въ рукЬ, готовый на все... Не мЬшкая ни минуты, мы подхватили поди руки легко раненаго въ ногу солдата и пошли дальше въ лЬсъ, предоставивъ другихъ раненыхъ человпколюбкю турокъ. Мы отступали, направляясь къ Дюнишу. Судя по ружейному огню, можно было заключить, что турки наступали со всЬхъ сторонъ неразрывной цЬпью. ВскорЬ мы смЬшались-съ разбитыми сербскими и русскими батальонами, шедшими также на высоты Дюниша. Большая половина солдатъ была занята раненными: несли на ружьяхъ, шинеляхъ и просто на рукахъ. На лицахъ у всЬхъ былъ написанъ страхъ и уныте. Почти до самой подошвы Дюниша возлЬ ушей нашихъ свистали турецшя пули, настигая новыя жертвы. Взбираясь на гору, мы увидЬли, что нижшй люнетъ занялъ сербский батальонъ: частый рядъ штыковъ торчалъ изъ за брустверовъ. Насъ расположили въ верхнихъ шанцахъ; здЬсь уже не существовало ни батальоновъ, ни ротъ; все было перемЬшано: руссше, сербы, болгары и черногорцы. Команды никакой не было; командовали всякш подходивши офицеръ,даже всяки унтеръофицеръ, или юнкеръ, болЬе или менЬе не поддавппйся общей паникЬ. Теперь насъ оглушалъ грохотъ лопавшихся бомбъ. Наши батареи едва въ силахъ были отвЬчать двумя выстрелами на десять турецкихъ гранатъ. Осколки лопавшихся снарядовъ, какъ шмели, разрЬзали воздухъ во всЬхъ направлешяхъ. Въ шанцахъ всЬ молчали; не слышно было ни одного замЬчашя, ни одного слова, всЬ были утомлены нравственно и физически... Къ намъ подъЬхали съ нЬсколькими ящиками патроповъ каморджш, усердно кланяввнеся всякой гранатЬ. Прежде, помню, это вы зывало дружный взрывъ хохота и цЬлую тучу остротъ и насмЬшекъ. Теперь ясе ни у короне видно было и улыбки. Я сидЬлъ рядомъ съ однимъ сербомъ, который трясся какъ въ лихорадкЬ и пугливо посматривалъ въ ту сторону, съ которой ожидали турокъ. Въ шанцахъ стояла дождевая вода, просачивавшаяся въ мои стоптанные, промокпле сапоги. Утромъ мнЬ было даже жарко; теперь я чувствовалъ сильный озпобъ, ноги окоченЬли.... Около часу нросидЬли мы молча. Какъ дневальный, я не спалъ всю прошлую ночь и меня начала клонить дремота. Я забылся и задремалъ минутъ на десять. Когда я очнулся, пушечная кононада начинала утихать и гранаты падали къ намъ рЬже и рЬже.... Я взглянулъ на долину. Изъ молодаго дубоваго лЬсу, окаймлявшаго высоты Дюниша, показалась турецкая цЬпь, наступавшая съ фронта и съ лЬваго фланга на нашъ нижшй люнетъ... Батарея встретила ихъ залпомъ картечи. Турки продолжали наступать, заходя съ лЬвой стороны. Завязалась ружейная перестрЬлка между засЬвшимъ въ шанцахъ сербскимъ батальономъ и наступавшею цЬпью. Верхшя батареи, давъ нЬсколько залповъ, снялись. Черезъ нЬсколько минутъ сербсшй батальонъ бЬжалъ уже изъ шанцевъ, оставивъ непр!ятелю батарею въ двЬнадцать оруди. Мы

ПЧЕЛА.

187