Родное

144 мало понравилась. Было пріятно, что Ангелъ помогъ сапожнику — сшилъ толстому человѣку босовики, на смерть, и пожалѣлъ хроменькую дѣвочку. Печально отъ книжки стало. Отъ лавочника Соколова, гдѣ я покупалъ „изданія книгопродавца Шарапова и Морозова1', три копейки пара, я узналъ, что графъ Толстой — „имѣется такой“ — написалъ кучу книгъ, но сейчасъ только одна „Три смерти". — Про страшное? — Понятно, про страшное! „’1 ри смерти"! Не одна, а сразу три! Я любилъ страшное, не разъ читалъ въ поминаньи, какъ душа ходитъ съ ангеломъ по мытарствамъ и трепещетъ, и сейчасъ же купилъ „Три смерти". Страшнаго не было, но мнѣ стало еще грустнѣе, чѣмъ отъ „Чѣмъ люди живы". Помнится, я заплакалъ, какъ умирала березка. Но было и интересно: и въ книжкѣ разговаривали люди, — совсѣмъ, какъ у насъ на дворѣ, наши. Соколовъ подтвердилъ, что графъ Толстой живетъ совсѣмъ рядомъ, въ Хамовникахъ, у пивовареннаго завода, и что онъ большой чудакъ: по воду ходитъ и „ничего такого не признаетъ". — Почему онъ чудакъ? — Ну, чудитъ! Не желаетъ быть графомъ, а ему не дозволяютъ. Царь велѣлъ быть графомъ — значитъ, и будь графомъ, а не капризничай. Умнѣющій человѣкъ! Да всѣ умнѣющіе всегда чудаки. Одинъ такой въ бочкѣ жилъ. Въ святые изъ нихъ выходятъ. Съ той поры я перетаскалъ отъ Соколова много тоненькикъ книжечекъ „Посредника". Стали онѣ мнѣ нравиться. Было уже мнѣ лѣтъ четырнадцать. Какъ молодой хозяинъ, я пользовался въ баняхъ