Родное

148 Разсказъ произвелъ на меня сильное впечатлѣніе, — Танечка даже утирала слезки, — и мы порядочно выпили портвейну. Два дня мнѣ было нехорошо. Но съ той поры я сталъ захаживать къ Ванѣ и брать книги. Нравилась мнѣ и Танечка. Какъ-то Ваня встрѣтилъ меня восторженно: — Ахъ, если бы вы знали, к т о у меня!.. На стѣнѣ, въ золоченой рамкѣ, появился портретъ Толстого. Мало того: на бѣлой каймѣ, внизу, стояло тонкимъ и длиннымъ почеркомъ: Л. ТОЛСТОЙ — Самъ!... Самъ расписался! — кричалъ со слезами Ваня, снимая портретъ, и благоговѣйно цѣлуя въ стеклышко.—Посвятилъ мнѣ подпись, собственноручно!.. Я и глазамъ не вѣрилъ. — Ей-Богу! — крестился Ваня. — И прочиталъ мое сочиненіе!.. — Прочиталъ... о нъ?! сочиненіе?!... — изумился я, и у меня защемило сердце. — Да, „Страшныя Цѣпи-Оковы"! И я услыхалъ невѣроятное, толкнувшее и меня попробовать. Объ этомъ я разскажу какъ-нибудь потомъ. А вотъ, что узналъ отъ Вани. Ванѣ сказали, что въ „дворянскихъ11 моется человѣкъ отъ графа Толстого, изъ Хамовниковъ. Онъ перехватилъ его еще въ „горячей11, когда тотъ парился, и упросилъ зайти на чашку чая, какъ и меня. Тамъ, за вишневочкой и мадерцой, онъ умолилъ „человѣка" взять его сочиненіе и показать великому писателю. О томъ, что сказалъ графъ про „Страшныя Цѣпи-Оковы“, Ваня разсказывалъ сбивчиво: то — будто „очень понравилось", то —■ будто бы графъ Толстой улыбнулся и сказалъ, что „все хорошо, только поджигать нехорошо"! — Самъ господинъ лакей графа Толстого гово¬