Родное

68 — А вотъ набрали... — сказалъ Ванюшка, шмыгая носомъ и колупая пальцемъ въ лукошкѣ. Взялъ Данила Степанычъ грибы, далъ Ванюшкѣ двугривенный, наказалъ матери снести. Сказалъ, щурясь: — Вотъ бы ты меня и сводилъ бы по грыбы-то, показалъ... — Они въ лѣсу-у... И пустился, зажавъ въ кулачкѣ двугривенный. Набѣжалъ на мать, уткнулся въ животъ головой и показалъ двугривенный. А Данила Степанычъ, хоть и шутилъ, а на другой день, чувствуя въ себѣ силы, ходилъ по ельнику, у деревни, съ работникомъ, — грибы смотрѣлъ. Не нашелъ хорошихъ, — далеко было до березняка, — зато послушалъ, какъ хорошо ворковали ветютни. Сидѣлъ на пенькѣ, откуда черезъ рѣдкій лѣсокъ виднѣлась тихая Ключевая. Господи! Сколько разъ такъ, бывало, сидѣлъ, давно-давно! Бывало, возвращались съ дальняго лѣсу, изъ-подъ Скачкова, съ грибами. И Сенька Морозъ, и Танька, и еще... Считали въ елкахъ, у кого сколько. Тогда тоже елки маленькія были, поросль. Чистили корешки. А позади, гдѣ былъ тогда старый соснякъ, играли ветютни, — то тутъ, то тамъ, — заманивали, а близко не подпускали. А на деревнѣ синіе поздніе дымки кой-гдѣ... — Это что жъ, по-твоему, уркаетъ... ур-уррр? посмѣиваясь глазами, спрашивалъ Данила Степанычъ работника. Степанъ подымалъ бѣлыя брови, настороженновдумчиво глядѣлъ на верхушки елокъ и хитро прислушивался. — А это... ужъ какая-нибудь птица, Данила Степанычъ... Можетъ, коршунъ гдѣ въ гнѣздѣ... а похоже, какъ скворецъ... —■ Скво-рецъ! Ветютень это!!