Родное

75 Уходили въ спальню, гдѣ душно пахло аѳонскимъ масломъ отъ лампадокъ, выпотомъ стараго тѣла и лѣкарствомъ. — Окошечки-то открывать бы надо. А ну-те-съ... присядемте на креслице... Опускался на-корточки, пряча .красную шею въ складки набѣгающей чесучи, посапывалъ и выслушивалъ сочнымъ ухомъ, а Данила Степанычъ видѣлъ у самыхъ глазъ запотѣвшую розовую лысину съ вѣточкой жилъвъ видѣ крыжика и слышалъ, какъ крѣпко пахнетъ отъ доктора табакомъ и одеколономъ. Посматривалъ на темную Казанскую, на крышу Семена Морозова въ окошкѣ,, мшистую, бархатную. Тяжело дышалъ. — Хорошо-съ... Теперь не дышите-ка... Не дышите, когда опять заливало! Потомъ оттягивалъ кожу, нажималъ пальцемъ, мялъживотъ, запуская руку, какъ въ тѣсто. Стучалъ и выслушивалъ сзади—спину и надъ спиной. Нажималъ и у кисти, и у висковъ, разглядывалъ губы и глаза. А Данила Степанычъ сидѣлъ покорно и тоскливо-растерянно. — Хо...ро-шо-съ... Это мы пока оставимъ... — говорилъ докторъ, встряхивая пузырекъ и для чего-то разглядывая на свѣтъ. — А порошочки поглатывайте. — А пилюли вотъ? — Пилюли? Оставимъ-ка ихъ до зимы! А воды жарьте... но..! не больше, какъ... полстаканчика!.. — И что такое у меня...—жаловался Данила Степанычъ, радуясь, что докторъ говоритъ про зиму. — И сонъ ничего, и... А вотъ въ голову отдаетъ... и звонъ... ■— А какъ вы думаете, молоды мы съ вами? Ну, и попито, небось, и... Іодистаго вотъ пропишу вамъ... Ну, еще поживемъ!.. Потомъ шелъ съ Сережой купаться, лазилъ по обрывамъ, гоготалъ тамъ, вызывая эхо, за обѣдомъ опять выпивалъ съ Николаемъ Данилычемъ и вечеркомъ уѣз¬