Родное

77 троихъ, а потомъ заполнѣла и перестала. Всѣ вышли хорошей породы, освѣженной деревенской крови, рослые, свѣтловолосые, широкіе, съ крѣпкимъ румянцемъ и ласковыми глазами. У всѣхъ были хорошія груди, и когда смѣялись Паша и Люба, въ груди у нихъ звенѣло, какъ хрустали. Всѣ были очень похожи, только у Паши носъ былъ въ Лаврухиныхъ, покойный и добрый, а у Любы съ горбинкой — въ булочниковъ. Только рѣдко пріѣзжала „гусынюшка11, — кружило ее на автомобилѣ, а ѣхать со станціи двадцать верстъ лошадьми — трясетъ. Зато, когда пріѣзжали, былъ праздникъ. Тогда Паша и Люба брали Данилу Степаныча подъ руки и водили по садику, показывались съ нимъ на деревнѣ, какъ два ангельчика, — такъ и называлъ ихъ,щекотали пушистыми волосами шеки и такъ хорошо говорили — дѣдуся: осталось это у нихъ съ дѣтства. И шло на него отъ нихъ тихими радостями недавняго и настоящаго. И жаловался, что не торопятся выйти замужъ. Все спрашивалъ любимицу Пашу: — Что, гренадерша, все не плачетъ подушка-то, а? — Не плачетъ еще... — смѣялась Паша и баловливо таращила на него глаза. — Отъ васъ дождешься! И грустно провожалъ ихъ съ корзинами, кузовками и букетами. Стоялъ и смотрѣлъ въ темный конецъ деревни, къ ельнику, а Санечка осторожно трогала за рукавъ и говорила: • —' Дѣдушка, вамъ вредно... роса... XII. Ѣ>здилъ Данила Степанычъ къ обѣднѣ — иногда въ монастырь, иногда въ скитъ, поближе. Приходило на мысль, — а не уйти ли въ скитъ? А потомъ раздумывалъ: что больному-то итти: и такъ, какъ въ скиту, живетъ.