Родное

81 — А чей съ Манькова-то? — спрашивалъ Данила Степанычъ, и кричалъ на ухо Степанъ. Старикъ поглядѣлъ на Данилу Степаныча, на коня, на свою палочку и повторилъ: — Съ Мань-кова... — Ступай! — сказалъ Данила Степанычъ работнику. — Вовсе онъ оглупѣлъ! — сказалъ, оборачиваясь, Степанъ. — А вотъ тоже они, такіе... ходятъ-ходятъ, а потомъ большіе капиталы послѣ ихъ находятъ... „Въ чемъ душа, — думалъ Данила Степанычъ. Какъ-нибудь такъ и помретъ на дорогѣ... Привалится подъ кустикъ и отойдетъ". И вспомнилось, сколько ихъ ходитъ къ Аришѣ, а она каждому выноситъ ломоть хлѣба. А въ городѣ и просить не дозволяютъ. „Нехорошо. Для такихъ должны быть богадѣльни, чтобы хоть умирать было гдѣ. Въ каждой деревнѣ бы такіе дома, что ли бы, надо"... Вспомнилъ, что сказалъ ему на прощанье Сысой, и подивился: сказалъ ему милостыню творить, а этотъ и тутъ-какъ-тутъ. Какъ знаменіе указалъ. И сталъ думать, что жить ему немного остается, недолго потянетъ и Ариша. А его домъ останется. Пусть такіе живутъ,сынъ жить все равно не будетъ ужъ,—не крестьянинъ, а потомственный почетный гражданинъ. Ъхалъ и смотрѣлъ, какъ тихо и сумрачно въ еловомъ лѣскѣ. И птицъ не слышно. Пахло смолой и сухой иглой, красно было подъ елками отъ нея, мягко и глухо. Темно въ глубинѣ. Позади, въ скиту, звонили въ небольшой колоколъ къ трапезѣ. „... А въ Москвѣ-то теперь жарища, пылища, стукъ"... И радостно вздохнулъ: отбѣгался онъ, отстроился. И сталъ день за днемъ раскрывать свой большой кошелекъ и раздавать пятаки. Наказалъ Николаю ДаРодное. 6