Богомолье

175 ■ко — страшнаго-то не будетъ. Идемъ къ воротамъ, и слышимъ — зоветъ насъ кто-то: — Московскіе, постойте 1 Горкинъ и говоритъ — „а вѣдь это батюшка насъ кличетъ Г Бѣжимъ къ нему, а онъ и говоритъ Горкину: — А, голубь сизокрылый . .. благословлю васъ, московскіе. Ну, прямо, на наше слово: благословиться, молъ, не привелъ Господь. Такъ мы всѣ удивились! Ласковый такой, и совсѣмъ мнѣ его не страшно. Горкинъ тянетъ меня за руку на ступеньку и говоритъ: — Вотъ, батюшка родной, младенчикъ-то... привести-то его сказали. Батюшка Варнава и говоритъ, ласково: — Молитвы поешь ... пой, пой. И кажется мнѣ, что изъ глазъ его свѣтитъ свѣтъ. Вижу его сѣренькую бородку, острую шапочку — скуфейку, свѣтлое, доброе лицо, подрясникъ, закапанный густо воскомъ. Мнѣ хорошо отъ ласки, глаза мои наливаются слезами, и я, не помня себя, трогаю пальцемъ воскъ, царапаю ноготкомъ подрясникъ. Онъ кладетъ тинѣ на голову руку и говоритъ: — А это ... ишь, любопытный какой ... пчелки со мной молились, слезки ихъ это свѣтлыя... — и показываетъ на восковинки. — Звать-то тебя какъ, милый? Я не могу сказать, все колупаю капельки. Горкинъ ужъ говоритъ, какъ звать. Батюшка креститъ меня, голову мою, три раза, и говоритъ звонкимъ голосомъ: Во имя Отца... и Сына... и Святаго Духа! Горкинъ шепчетъ мнѣ на-ухо: — Ручку-то, ручку-то поцѣлуй у батюшки. Я цѣлую блѣдную батюшкину ручку, и слезы сжимаютъ горло. Вижу — блѣдная рука шаритъ въ карманѣ ряски, и слышу торопливый голосъ: