Богомолье

21 гахъ идетъ, и я въ сапогахъ пойду, и ты ступай въ сапожкахъ, въ расхожихъ самыхъ. А новенькіе ужъ тамъ обуешь, тамъ щегольнешь. Какое тебѣ папашенька уваженіе-то сдѣлалъ... „Кривую" отпускаетъ съ нами! Какъ-никакъ, а ужъ доберешься. Это Горкинъ все за тебя старался... — ужъ пустите съ нами, ужъ доглядимъ, больно съ нами итти охота. Вотъ и пустилъ. Больно парень-то ты артельный... А съ машины чего увидишь! — Это не хитро, по машинѣ! —- повторяю я съ гордостью, и въ ногахъ у меня звенитъ. — И Угоднику потрудиться, правда? — Какъ можно! Онъ какъ трудился-то .. . тоже говорятъ, плотничалъ, церквы строилъ. Понятно, ему пріятно. Вотъ и пойдемъ. Онъ укладываетъ въ мѣшокъ „всю сбрую": двѣ рубахи — расхожую и парадную, новенькія портянки, то-се. Я его спрашиваю: — А ты собираешься помирать? у тебя есть смертная рубаха? — Это почему же мнѣ помирать-то, чего вздумалъ! — говоритъ онъ, смѣясь. — Мнѣ и всего-то на седьмой десятокъ восьмой годъ пошелъ. Это ты къ чему же? — А . .. у Горкина смертная рубаха есть, и ее прихватываетъ въ дорогу. Мало ли ... въ животѣ Богъ . .. Какъ это ..? — А-а... вотъ ты къ чему, ловкій какой... смѣется Антипушка на меня. — Да, въ животѣ и смерти одинъ Господь Богъ воленъ, говорится. И у меня найдется, похорониться въ чемъ. У меня тоже рубаха неплохая, у Троицы надѣну, для причащанія-пріобщанія, приведетъ Господь. А когда помереть кому — это одинъ Господь можетъ знать. Ты вонъ намедни мнѣ отчиталъ избасню-крылову ... какъ дубъ-то вонъ сломило въ грозу, а соломинкѣ ничего!..