Богомолье

МОСКВОЙ Изъ окна вѣетъ холодкомъ зари, Утро такое тихое, что слышно, какъ бѣгаютъ голубки по крышѣ и встряхивается со сна Бушуй. Я минутку лежу, тянусь; слушаю — пѣтушки поютъ, голосъ Горкина со двора, будто онъ гдѣ-то въ комнатѣ: — Тяжи-то бы подтянуть, Антипушка ... да охапочку бы сѣнца еще! — Маленько подтянуть можно. Погодку-то далъ Господь ... — Хорошо, жарко будетъ. Кака роса-то, крыльцо все мокрое. Бараночекъ, Ѳедя, прихватилъ.. ? Это вотъ хорошо, съ чайкомъ. — Покушайте, Михалъ Панкратычъ, только изъ печи выкинули. Слышно, какъ ломаютъ они бараночки и хрустятъ. И будто пахнетъ баранками. Всѣ у крыльца, за домомъ. И „Кривая" съ телѣжкой тамъ, подковками чокаетъ о камни. Я подбѣгаю къ окошку крикнуть, что я сейчасъ. Вѣетъ радостнымъ холодкомъ, зарей. Вотъ, какая она, заря-то! За Барминихинымъ садомъ небо огнистое, какъ въ пожаръ. Солнца еще не видно, но оно уже свѣтитъ гдѣ-то. Крыши сараевъ въ блѣдно-огнистыхъ пятнахъ, какъ бываетъ зимой отъ печки. Розовый шестъ скворешника начинаетъ краснѣть и золотиться, и надъ нимъ уже загорѣлся прутикъ. А вотъ и сараи золотятся. На