Вечерній звонъ : повѣсти о любви

170 никъ, новый, принявшій сторону смотрителя принципіально (невозможно, дескать допустить, чтобы подчиненный своего начальника по мордѣ билъ, даже и на именинахъ!), поручился передъ судебными властями, что онъ никакихъ нарушеній благочинія и демонстрацій съ революціоннымъ настроеніемъ въ своемъ городѣ не допуститъ. И вышло такъ, что дѣло Платона Фаддѣича первымъ разбиралось и при томъ въ нашемъ городѣ... незадолго до Рождества Христова. Расторгуевъ въ защитники Іероглифову того-же знаменитаго адвоката . изъ Симбирска выписалъ. Обстоятельство это публично передъ всѣмъ городомъ засвидѣтельствовало, что Расторгуевы облюбовали Пантелеймона Алексѣевича въ зятья. Чрезъ банкъ извѣстно было, что Расторгуевъ адвокату пять тысячъ перевелъ. Зря такую сумму не выбросилъ-бы. Какъ то забѣжалъ я къ Платону Фаддѣичу: ну, а кто васъ, спрашиваю, будетъ защищать? Равенства силъ не будетъ на судѣ, спеціалиста хорошаго вамъ-бы тоже надо выписать! — Положеніе, говоритъ, очевидное. — Да то-то неочевидное, потому что, къ сожалѣнію, никакихъ слѣдовъ на вашей физіономіи не осталось. — А документъ освидѣтельствованія, произведенный вами своевременно? Вотъ мой самый краснорѣчивый адвокатъ, говоритъ. А затѣмъ — свидѣтели... И вотъ насталъ приснопамятный день 20 декабря! Морозище былъ исключительный. Какъ сейчасъ помню. Новый исправникъ распорядился публику только по билетамъ пускать и при томъ только для совершеннолѣтнихіэ и по суду неопороченныхъ. Впрочемъ, простая публика на сей разъ никакой любознательности не проявила. За то вся интеллигенція была на лицо. Изъ свидѣтелей всѣ, кромѣ Глашеньки, явились: оштрафованія напугались. А Глашенька, сославшись на свое интересное положеніе, къ тѣмъ порамъ наглядно выяснившееся