Вечерній звонъ : повѣсти о любви

179 въ душѣ осталось, а каково теперь, думаю, Платону Фаддѣичу? Такъ никуда и не пошелъ. А на другой день, часовъ такъ въ пять утра, темно еще было, кто-то въ ставню стучитъ. Обругался, конечно: думалъ, у когонибудь зубъ заболѣлъ (насъ, вѣдь, публика не жалѣетъ! Полагаютъ, что мы и спать не имѣемъ права, когда у нихъ зубы болятъ!). Чертыхнулся раза три, а вставать надо. Запалилъ лампу, накинулъ на плечи одѣяло иду отперѣть. Отперъ и удивился: Машенька! Солдаточка! — Бѣги, говоритъ, Христа ради, со мной! — Что такое? Куда? Заревѣла и кричитъ: — Удавился онъ, Платонъ-то! Что дѣлать-то? Тепленькій еще... ■ . — Съ петли-то сняла? — Боюсь я! Пойдемъ ради Господа! Обругалъ Машеньку дурой, надѣлъ на босу ногу валеные сапоги, полушубокъ на исподнее, побѣжали. А снѣгу навалило, — сугробы! Вязнешь. Покуда добѣжали, — трупъ образовался. Радуйтесь, говорю, люди добрые: побѣдили! А у самого — слезы въ глазахъ и судороги въ горлѣ. Снялъ его, несчастнаго: поглядѣть и страшно и совѣстно передъ самимъ собой. Припалъ и заплакалъ... Ну, а дальше что разсказывать? Полиція, понятые, протоколъ, панихида, — все своимъ порядкомъ, какъ установлено. Думали, — записку какую-ни-на есть оставилъ, какъ обыкновенно. Всѣ ящики въ столахъ, бумаги, въ кармашкахъ всякихъ обыскали, —■ ничего! Не пожелалъ съ нами, съ живыми, никакихъ разговоровъ душевныхъ. Мы съ докторомъ вскрытіе производили. Никакихъ ненормальностей не обнаружили. Я, между прочимъ, мозгами поинтересовался: всетаки большого ума 12*