Въѣздъ въ Парижъ

137 ковъ, и длинныхъ конфетъ-ломучекъ, изъ сладкаго хрусталя, — не посоховъ ли пастушьихъ или льдяныхъ сосулекъ?—подающихся, будто, только на Рождество. И серебреныя звѣзды вижу, и горшки гарденіи на столѣ—цвѣтка лордовъ, въ цвѣтахъ сладкихъ и нѣжныхъ, какъ свѣжія сливки, сливками пахнущихъ и лимономъ; и пироги со „счастьемъ", на день Крещенья, — высокій даръ Короля. Сколько чудеснаго! сколько — бы-ло! Отодвинулось оно въ глубь временъ, и только развѣ бѣдный рыбакъ далекаго побережья МіпсЬ’а да дровосѣкъ съ Грэмпіенскихъ Горъ еще возносятъ молитву за Короля, скрѣпляющаго народъ, какъ „ключъ" въ сводѣ широкомъ,—сурово скрестивши руки, и ѣдятъ за его здоровье и во благоденствіе всей страны пирогъ — „счастье". Уплываетъ взлелѣянное вѣками творчество сердца, погасаетъ, тлѣетъ... Теперь „счастье" хватаютъ на базарѣ съ ларя торговки и кричатъ— чорртъ! — нащупавъ зубами горошину или ржавый пенни. Ворчатъ, что прокисло тѣсто. Да, прокисло. Есть ли еще по Англіи старинные молотки у дверей? стучатъ ли?... А колокола... смѣютъ ли еще играть раздольно? Здѣсь, въ Парижѣ, я не слышу кованый гласъ земли, къ небу поднявшейся земли-мѣди, изъ грязи вырванной человѣкомъ, запѣвшей подъ небесами! Съ колоколами покончено. Отзвонили. Зато лихо ревутъ „такси*. Но еще покупаютъ шоколадныя „сабо де Ноэль", „сгоііе" и зайчиковъ и ставятъ на столъ сахарное полѣно—„ЪйсЬе". Зачѣмъ? — забыли. Зато на Святый Вечеръ танцуютъ по ресторанамъ, покупаютъ на „ревейон" кусокъ индюшки „аих Ігийез", особенной индюшки — изъ телятины и крольчины. Но все еще продаютъ „вихорево гнѣздо" — омелу. И все еще покупаютъ ее, уже не зная — зачѣмъ? И... вѣрить хочу — вздыхаютъ. По чемъ? Но, все меньше вздыхаютъ... Ржавѣютъ замки у сердца. Мнѣ холодно... не согрѣваютъ меня камины. Камины эти вытягиваютъ тепло, послѣднее... Здѣсь не знаютъ нашей широкой и жаркой печи. Изъ чудеснаго кабинета, изъ-за зеркальныхъ стеколъ Вы любовно всматриваетесь въ туманъ и ловите успокоенной мыслью послѣдній при-