Въѣздъ въ Парижъ

139 быть можетъ, милыхъ, старыхъ фонариковъ моихъ дѣдовъ, тихихъ кадильницъ, ржавыхъ мечей и копій, русскихъ кольчугъ и шлемовъ, гдѣ кровь потонула въ ржавчинѣ, кровь святая и гордая, кропившая города и поля Россіи... Не найду, должно быть, уцѣлѣвшей стѣны церковной... Вы, быть можетъ, увидите наши святые осколкикрохи по музеямъ вашимъ, по магазинамъ и витринамъ. Пустыми, нѣмыми будутъ они для Васъ. Но вѣчные пастухи наши живы и умеретъ не могутъ. Они не читаютъ Библіи. Ихъ руки еще не доплели лаптя. Но они то же, вѣчное, держатъ въ сердцѣ. Вѣчное, въ нашихъ поляхъ убогихъ, въ нашемъ спокойномъ небѣ. Молодое оно у насъ, и, нищіе духомъ, мы съ вѣрой на него смотримъ. Наши глаза широки, теперь широки: слишкомъ много увидѣли глаза наши. Наши глаза глубоки, теперь глубоки необычайно: страшное погрузили они въ себя. Великій Крестъ стоитъ на равнинѣ русской. Наша Душа на немъ распята, Духъ пригвожденъ народа. И не разумѣетъ сего Европа! Слушай: шумятъ при дверяхъ оружіемъ! Спятъ твои рыцари по гробницамъ: некому сторожить богатства. Ржавые латы ихъ украшаютъ музеи и салоны. Тоскуетъ земля по рыцарямъ, но не разумѣетъ сего Европа. Петры Амьенскіе не придутъ... терніи и волчцы заполоняютъ виноградникъ, и Вы, лоза плодоносная, не дадите вина и одного „батаи, — скоро никакого „Возрожденія" не будетъ никому нужно. Вино подаютъ на Праздникъ. Что за праздники въ пестрыхъ дняхъ?! Колокола возвѣщаютъ Праздникъ... Гдѣ же ваши „колокола"?! Не видитъ сего Европа! Видитъ и разумѣетъ Тотъ — Онъ же всѣ сроки знаетъ. Уже лопата въ рукахъ Его... — вѣять, только подуетъ вѣтеръ. Вы улыбаетесь, вижу это. Но это же мой голосъ, неумолчный, — его не измѣришь мѣркой, не покроешь числомъ и фактомъ. Такъ я вѣрую, такъ я вѣрю. И, нищая духомъ, затерзанная, замызганная, загаженная, бродяжная, стодорожная, калика-перехожая, познаетъ Россія свое, цѣннѣйшее, что въ нѣдрахъ духа ея сокрыто, что не предалось духу тьмы, что выстрадано въ борьбѣ, что выпла-