Въѣздъ въ Парижъ

10 спѣшный окликъ и уловилъ въ немъ что-то, нужное ему такое, —г ласку? Стало стыдно, будто и ее обидѣлъ, убѣгаетъ. Не оглянулся. И стало жутко-стыдно, когда подумалъ, что рубахи нѣтъ на тѣлѣ. Цвѣты... Если бы заглянула подъ черкеску. А если бы все знала..! Теперь онъ слышалъ, какъ оглушительно гремѣли по асфальту „броненосцыподбитые шипами англійскіе его штиблеты. Мѣрили грязи Приднѣпровья, солончаки Сиваша, Перекопъ, стучали по плитамъ Константинополя, по галлиполійскимъ камнямъ, по горамъ болгарскимъ. Отдохнули въ шахтахъ, смѣнились постолами, подъ нарами дремали, въ земляной казармѣ. Теперь гуляютъ — сЬіс рагізіеп! Видѣлъ ихъ порыжѣвшіе носы, загнувшіеся кверху. Чувствовалъ, какъ жметъ рубецъ заплатки, жжетъ тряпками мозоли, зашибы въ шахтѣ. Представилъ свою „изнанку": кальсоны въ дырьяхъ, ползутъ, лѣвая оторвалась дорогой, крутится въ колѣнкѣ, итти неловко. Что за подлость! Куданибудь зайти, поправить? Но шелъ онъ твердо. Черно-оранжевая ленточка затерлась, угасала, но укрѣпляла оправданіемъ: было! Сорокъ франковъ — на „весь Парижъ"! Идетъ къ такому же, какъ онъ, полковнику... сторожемъ гаража гдѣ-то, на Мопігои^е, у чорта на-куличкахъ, черезъ весь Парижъ. „Молодецъ полковникъ! Шутитъ: Мопі-ВІапс-то подмѣнилъ я, братъ, МопѣКои§е’емъ!“ Острякъ. Сторожемъ гаража... И сразу — померкъ Парижъ, и завертѣлось мутью. Не думая — зачѣмъ, остановился у витрины. Высились варенья банки, стеклянная гора варенья. Онъ посмотрѣлъ на стекла, и черезъ всѣ глядѣло на него лицо, другое, поднятое на дорогахъ, въ чернѣющихъ еще морщинкахъ, съ шахты, въ ѣдкой пыли, — жесткое лицо шахтера. Онъ посмотрѣлъ на пальцы. Съ чернѣющими нитями на сгибахъ, въ копоти, прорвавшей кожу, въ каемкахъ подъ ногтями, по оваламъ, въ сизо-багровыхъ сшибах,ъ... И все же — родовыя были руки, красивой формы, какъ новыя перчатки.