Грамматика любви : избранные разсказы

72 VII Цѣлую недѣлю, до самой Тихвинской, Устинъ, какъ нарочно, сидѣлъ дома. Приходила Евгенія — жаловаться на своего солдата, оказавшагося послѣ службы совсѣмъ дуракомъ и пьяницей, и на свою хромую свекровь, злую и распутную, помыкавшую свекромъ. Но Парашка не смутилась даже Евгеніи. Она уже ничего не думала, ничего не чувствовала — тупость, какая-то обреченность, овладѣвшая ею, давала ей безстыдное спокойствіе. Спала она эту недѣлю очень много — и днемъ и ночью. Просыпаясь, вскакивала, пораженная мыслью о томъ, что вотъ-вотъ предстоитъ ей. Наконецъ пришла послѣдняя ночь. Эта ночь была точь въ точь такая же, какъ та, когда пылалъ костеръ за большой дорогой. Такъ же, какъ тогда, лежала она въ темной избѣ, видѣла въ окно ночное небо въ блѣдныхъ звѣздахъ... И такъ же, какъ тогда, что-то горячо говорилъ подъ окномъ отецъ... Вдругъ дверь избы безшумно распахнулась. — Дочка! Спишь? — негромко спросилъ онъ, останавливаясь у порога. — Нѣтъ... — съ трудомъ пробормотала она. Но онъ не замѣтилъ страннаго звука ея голоса — и двинулся къ нарамъ, на которыхъ она лежала. Найдя ее въ темнотѣ, онъ сѣлъ возлѣ нея и положилъ на ея полуобнаженное плечо руку. Рука его дрожала. — Дочка, что съ тобою? — тихо и таинственно сказалъ онъ, наклоняясь къ ея лицу, — и она почувствовала его бороду, тепло его пріятнаго дыханія и пріятный, хлѣбный запахъ водки. — Ты не таись, — еще тише сказалъ онъ, обнимая ее и царапая плечо сермягой поддевки. Дѣло твое молодое, горячее... Сердце ея затрепетало. „Батюшка! — со слезами хотѣла крикнуть она — и однимъ крикомъ этимъ выразить всю свою муку и безпомощность. — Батюшка, — хотѣла она сказать, — онъ погубилъ, опоганилъ меня, я не его, я не знаю, кого люблю, а тебя въ свѣтѣ ни на кого не