Изабранные разсказы

подъ горку, по лужамъ и ухабамъ распустившейся дороги. Вѣтеръ сталъ бить прямо въ лицо. Заря уже угасала, небо становилось все темнѣй, а вѣтеръ, сырой, порывистый, не унимался, гремѣлъ гдѣ-то желѣзнымъ листомъ, свистѣлъ на мосту, рябилъ лужи и ломалъ льды на рѣкахъ. Самый: развесениій вѣтеръ. Христофоровъ чувствовалъ, что теперь надо просто дремать, и терпѣть, надвигается сумракъ и ничего не увидишь, ничего интереснаго нѣтъ, а ночлегъ ужъ въ Москвѣ... Онъ тамъ не былъ давно, кой о комъ зналъ, кой кого уже нѣтъ. Что-жъ, съ Москвой много связано, но теперь идетъ иное, вотъ частица его даже здѣсь, на облучкѣ розвальней. И вмѣсто того, чтобы дремать, Онъ вдругъ спросилъ, изъ глубины своей шубы, негромко, привѣтливо: — Что-же Ваня нашъ невеселъ, что головушку повѣсилъ? Ваня обернулъ свое пріятное лицо, слегка обвѣтренное, ещё гуще загорѣвшее отъ дней дороги, улыбнулся. — Я не повѣсилъ, Алексѣй Петровичъ. Слава Богу,, ѣдемъ, поскорѣй-бы только ужъ... Темноты заставать не хочется. Здѣсь, подъ Москвой, мѣста непокойныя. „А самъ какой покойный", про себя подумалъ Христофоровъ. „Вотъ вамъ и Россія. Ужъ чего страшнѣе' время..." Ваня, неужели вы вчера совсѣмъ не поняли,., о голубой звѣздѣ? Ваня удивленно на него взглянулъ. — Я такъ не говорилъ, Для васъ я даже очень понялъ. Я хотѣлъ сказать, что это не для т-гасъ. Я вѣдь простой, Алексѣй Петровичъ, мѣщанскій сынъ. Люблю, такъ ужъ люблю, не люблю — кончено. — Ну, тоже не совсѣмъ простой... Помолчали, — Вы очень рано взрослый, очень скрытный, очень самъ съ усамъ.., — А что вчера наболталъ? — хмуро сказалъ Ваня. — Почему вамъ это непріятно?—спросилъ Христофоровъ, тише, съ нѣкоторой глухотою въ голосѣ. — Ну, вы