--- и смолкли колокола

120 Пришелъ въ себя Афонька только уже въ городѣ, „на Пескахъ". Народъ шелъ въ церковь. Потянуло и его туда... Густымъ бархатнымъ звономъ налился предъутренній разсвѣтъ, разбудивъ въ переболѣвшей Афонькиной душѣ тихую грусть. Захотѣлось ему къ себѣ въ деревню, гдѣ когда то мальчикомъ онъ пѣлъ съ дьячкомъ Фонифантіемъ на „крылосѣ". Хорошо тамъ было. Тонко такъ выводилъ онъ „партесную": „Радуйтеся, людіе", а послѣ службы бѣгалъ по домамъ христосоваться. И, унесясь мыслями въ свое дѣтство, Афовька вошелъ въ церковь. Горѣли свѣчи передъ образами, носился клубами ладанъ, а въ клубахъ его виднѣлась фигура старенькаго священника. Точь-въ-точь ихній отецъ Евграфій: такой же ■сѣденькій, съ дребезжащимъ голоскомъ. Всталъ Афонька къ порожку, поближе къ стѣнкѣ, стоитъ, не крестится: не то разучился, не то просто стыдно. Отъ усталости ли, отъ того ли тепла, что было разлито въ церкви, но у Афоньки въ глазахъ вдругъ стало какъ то двоиться. Какъ будто на амвонѣ своялъ одинъ батюшка, а потомъ стало два, а изъ двухъ снова одинъ... Да и не батюшка, а старичекъ, что былъ убитъ имъ, Афонькой... Только глядѣлъ - глядѣлъ старичекъ по церкви, увидѣлъ Афоньку и, ласково такъ улыбнувшись, говоритъ: