Книга Іюнь : разсказы

171 „Константинъ, я ушла за рыбой. Твоя на всю жизнь Женя. Ключъ подъ коврикомъ". Такъ же кричали, надрывались въ пятомъ номерѣ. Въ шестомъ на карточкѣ Сопзіапііп КЫеЬорекой была зачеркнута просьба стучать громче и сдѣлана приписка: „Я въ третьемъ номерѣ". И еще миновали дни. И на двери номеръ третій записка спѣшнымъ почеркомъ: „Котикъ, не сердись, воротнички ыгладила, платки на комодѣ. Твоя ничтожная Женька". Дверь номеръ пятый закрыта, Въ первый разъ вижу ее закрытой. Но машинка стучитъ. Нервно, съ большими перерывами. Наверху бе КЫеЬорекой приписалъ на карточкѣ; „Я въ пятомъ номерѣ". Помните вы нашу петербургскую весну большихъ бѣдныхъ, грязныхъ дворовъ? Запахъ кошекъ, воробьиные вскрики дѣтей, сладострастныя всхлипыванія шарманки? И свѣтъ бѣлыхъ ночей, какъ солнце привидѣній, не бросающее тѣни... Сколько бредовой тоски было въ нашей весенней тревогѣ и счастье нашей весны убивало, какъ печаль. Парижская весна проще, яснѣе, безъ четвертаго измѣренія. И подходъ къ ней, переходъ въ нее, незамѣтенъ и неощутимъ. Консьержка скажетъ: — (^иеі Ьеаи іешрз! Въ окнахъ прачешной заликуютъ пестрыя платья. Но вѣдь консьержка говорила иногда и зимой — о „Ьеаи іешрз". И платья пестрѣли въ окнахъ прачешной. А деревья такъ быстро смѣнили листву, что она кажется еще прошлогодней.