Книга Іюнь : разсказы

— 172 Можетъ быть, въ свѣтлыхъ, чистыхъ парижскихъ дворикахъ весной чаще слышится тугое барабанное хлопанье вытряхаемыхъ ковровъ... А помните весеннее пѣніе изъ открытыхъ оконъ ■подвала? „Мама-шень-ка руга-ала, Чи-и-во я такъ блѣ-дна“. Идіотскія слова, но какъ чудесно подхватывалъ второй голосъ, и печаль, и любовь божественнымъ нимбомъ озаряли некрасивость, и грубость и пошлость произносимыхъ словъ. Парижская весна не поетъ. Тихіе дворы гремятъ по утрамъ жестянками отъ „ордюровъ" Пѣсни во Франціи нѣтъ. Какъ странно, пока не привыкнешь и не забудешь (не забудешь!), путешествуя, проѣзжать мертвыя деревни и поля, не звенящія голосами жницъ... Я подымаюсь по лѣстницѣ. На двери номеръ третій записка: „Котикъ! Умоляю! Вернись! Ключъ подъ коврикомъ Котикъ, я умру. “ А наверху у Сопзіапііп КЫеЬорекой совсѣмъ исчезла карточка. Но къ ручкѣ двери кто-то привязалъ букетъ ландышей. Онъ давно завялъ. Отчего же нѣтъ карточки? Ахъ, да... Дверь номеръ пятый плотно закрыта, и стука машинки не слышно.