Лѣто господне : праздники

75 — Вотъ ум-ница... и млоденецъ, а умнѣй Ондрейкидурака, — говоритъ онъ, поокивая. — И будетъ тебѣ Праздникъ въ радость. Сказать, сказать! Мнѣ стыдно, что Горкинъ хвалитъ, я совсѣмъ не могу дышать, и радостная скорлупка въ лужѣ словно велитъ сознаться. И я сквозь слезы, тычась въ колѣни Горкину, говорю: — Горкинъ... я... я... я съѣлъ ветчинки... Онъ садится на-корточки, смотритъ въ мои глаза, смахиваетъ слезинки шершавымъ пальцемъ, разглаживаетъ мнѣ бровки, смотритъ такъ ласково... — Сказалъ, покаялся... и проститъ Господь. Со слезой покаялся ... и нѣтъ на тебѣ грѣха. Онъ цѣлуетъ мнѣ мокрый глазъ. Мнѣ легко. Радостно свѣтится скорлупка. О, чудесный, далекій день! Я его снова вижу, и голубую лужу, и новыя доски мостика, и солнце, разлившееся въ водѣ, и красную скорлупку, и желтый, шершавый палецъ, ласково вытирающій мнѣ глаза. Я снова слышу шорохъ еловыхъ стружекъ, ходъ по доскамъ рубанковъ, стуки скворцовъ надъ крышей и милый голосъ: — И слезки-то твои сладкія... Ну, пойдемъ, досмотримъ. Подъ широкимъ навѣсомъ, откуда убраны сани и телѣги, стоятъ столы. Особенные столы — для Праздника. На новыхъ козлахъ положены новенькія доски, струганныя двойнымъ рубанкомъ. Пахнетъ чудесно елкой — доской еловой. Плотники, въ рубахахъ, уже полѣтнему, достругиваютъ лавки. Мои знакомцы: Левонъ Рыжій, съ подбитымъ глазомъ, Антонъ Кудрявый, Сергѣй Ломакинъ, Ондрейка, Васька ... — Въ отдѣлку, Михалъ Панкратычъ, — весело говоритъ Антонъ и гладитъ шершаво доски. — Теперь только розговины давай.