Пчела

общества, порыву, пробудившему нашу общественную дрему и запечатлевшемуся въ истории славянъ рядомъ высокихъ жертвъ, геройскихъ смертей, за идею славянскаго освобождешя и объединешя. Съ какимъ злорадствомъ собирали эти жалюе „космополиты" факты и фактики, сплетни и утки корреспондентов!., какъ ловко подтасовывали они все, что могло бы опошлить и извратить высокш смыслъ самопожертвоватя, увлекавшш на защиту изстра давшихся единокровныхъ братш нашихъ славянъ, тйхъ чуткихъкъ страданью ближняго лицъ изъ нашего общества, у которыхъ сердца бились посильней и почестней ч4мъ у среды, подавленной эгоистической заботой о насущномъ дне, о барыше и выгоде, о проценте и учете... Мы, редакщя «Пчелы», не шаталися по ветру, мы просто, прямо и искренно, съ самого начала движетя и до днесь, да и впредь стояли и будемъ стоять въ одномъ и томъ же направленш и съ верой и надеждой будемъ глядеть въ будущее славянства, какъ не смеялись бы надъ нами наши «космополиты—западники», правда свое возметъ всегда! И близкое будущее, надеемся, оправдаетъ наши упованья. Въ №№ „Пчелы" втораго полугодья за прошлый 1876 годъ, мы помещали ряды изображена нашихъ добровольцевъ, отправлявшихся на войну, въ Cep6iro; при этомъ мы не руководились не только ни какими градащями, рангами, или чинами, но даже и не рассами, всякому стремившемуся на окровавленныя поляБалканскаго полуострова, чтобы стать грудью за угнетенныхъ, мы искренно и горячо желали успеха. Если часть нашихъ добровольцевъ и не устояла на высоте своего призвашя, если межь ними и попадались личности, несохранивппя чистоты своихъ отношешй къ делу, —«семья небезъ урода», —то отъ этого сама идея, увлекшая ихъ, нисколько не меньше, ни мало не тускнее... А сколько же смертей, сколько погибшихъ жизней нашихъ стойкихъ добровольцевъ громко и ясно заявили всему Mipy о русскомъ безкорыстш, о русской доблести, не оне ли, эти геройски принесенныя жизни, не эти ли благородные трупы, —костьми легкие на славянскихъ поляхъ Балканскаго полуострова, —послужатъ мостомъ для русскаго возмезд!я, не по этому ли мосту пройдетъ, по мановетю возлюбленнаго Монарха нашего, храбрая наша российская арм!я свершать дело, начатое нашими же тонерами добровольцами?! Шумятъ ужь наши боевыя знамена у славянскаго Дуная, зудятъ наостренные булатные штыки, двигаются какъ волны къ Балканамъ полки за полками нашихъ доблестныхъ воиновъ... Что то будетъ? съ замирающими сердцемъ спрашиваетъ у судьбы всякъ изъ насъ, каждый славянинъ и, съ каждыми шагомъ нашей армш, за одно бьется пульсъ всей Росши, каждаго изъ ея гражданъ. Знаемъ: не дешево дадутся нами победы, мнойя матери, жены и сироты зальются горючими слезами отъ этихъ победи, но „Даромъ ничего не дается: „Судьба Жертвъ искупительныхъ проситъ... И какихъ еще жертвъ!.. если жертвы эти, по значешю, должны будутъ уравновеситься съ грандюзностью цели! Но, да незабвевы будутъ и те, кто сложили уже свои кости ради той же цели, кто лежитъ уже въ земле сырой, отдави то, что рази только дается человеку, т. е. собственную жизнь... „Выше Сlя любве ни кто же има, да кто душу свою положить за други своя". Этотъ прекрасный текстъ выбрали мы для помещетя надъ портретами геройски погибшихъ тонеровъ нашихъ въ войну за славянское освобождев!е. Уже блеститъ онъ надъ портретами: Киреева, Раевскаго, Ярошенко, столь же уместенъ будетъ онъ и надъ запоздавшими изображешемъ еще одной жертвы славянской идеи, надъ нортретомъ, помГщаемомъ въ этомъ № нашего журнала поручика Станислава Баранцевича. Онъ были командиромъ роты 3-го Гренадерскаго Перновскаго полка, расположеннаго постоемъ въ Москве, где окруженъ были лю-

бовью своихъ родителей и родственниковъ, дружбой товарищей и преданностью подчиненной ему роты. У начальства своего Баранцевичъ были на счету одного изъ способнейшихъ и лучшихъ строевыхъ офицеровъ. Пользуясь, сверхъ всего этого, вполне обезпеченнымъ состоятемъ своего отца, имея всего лишь 24 года отъ роду, получивъ солидное образовате и воспиташе, ему не предстояло особыхъ усилш, чтобы сделать себе прекрасную карьеру по службе, но не того нужно было этому счасливцу, идеалы его были выше заботь о собственной карьере... Страстно следя по газетами за перипеПями сербско-турецкой трагедш, и сознавъ недостатокъ въ сербскихъ войскахъ во фронтовыхъ офицерахъ, онъ порешили немедля отправиться туда. Подавъ въ отставку, 15 августа прошлаго 1876 года, онъ выехали изъ Москвы—въ Сер6iro, напутствуемый благословешями обожавшихъ его родителей и дружескими лобзатями своихъ товарищей офицеровъ, солдатъ своей роты и многочисленныхъ знакомыхъ. И вотъ Баранцевичъ 2-го сентября уже въ передовой цепи сербской армш поди Делиградомъ, и назначенъ командиромъ русско-арнаутской роты отряда полковника Медведовскаго. Со всёмъ пыломъ и энерпей, всей душой предается онъ своей тяжелой обязанности. Видя страшную неурядицу въ организащи и довольствш сербскихъ войскъ, не жалея себя, не щадя своего здоровья, принялся онъ за переустройство своей части на руссюй боевой ладъ. Недостатокъ-же порцюновъ и самой необходимой одежды по осеннему времени для солдатъ вверенной ему роты, отнимаютъ у него всякое спокойств!е: ему подлыми казалось есть —тогда, когда подчиненные ему люди —голодали: голодали и онъ наравне съ солдатами, поддерживая слабеющш духи ихъ своими открытыми, бойкими и веселыми обхождетемъ; ему стыдно было спать на подушке, когда близь него валялся больной или раненый на мокрой траве, на сырой земле и онъ отдавали раненому свою единственную подушку, покрывали своею шинелью иззябшаго больваго, а сами —изнемогши не менее последняго изъ своихъ подчиненныхъ, падалъ для необходимаго отдыха на голую землю... Подобный отношетя сразу приковали къ нему симпатш солдатъ до энтуз!азма, хотя купили онъ ихъ дорогою ценой, ценой своего железнаго, молодаго здоровья. Русская бригада, куда зачисленъ были на службу С. Баранцевичъ, порученная полковнику Медведевскому, въ это время переформировывалась —стоя въ Делиграде, а потому- —бездействовала. Это бездейств!е мучило энергичнаго Баравцевича и онъ, набравъ охотниковъ изъ русскихъ и черногорцевъ, зачастую, по ночами делали вылазки и регноксцировки у Делиграда, на Ястребацкихъ высотахъ, у Бобовишти и северной части Дьюниша. Во всехн этихп опасныхъ предпргятгяхъ онъ отличался замечательною находчивостью и мужествомъ, заслужившими большое довер!е къ нему начальства и любовь подчиненныхъ. Наконецъ получается приказъ отправиться на позищю въ Шельеговацъ. Въ Шельеговце сделалось известными, что на утро 16 сентября ожидается генеральное сражете и вотн —накануне битвы Баранцевичу поручаюсь зайти си своею частью во фланги непр!ятелю. Ви 2 часа ночи отряди, прикрытый темнотою, напутствуемый молебномн и речью полковника Медведовскаго, ощупью двинулся вн обходи непр!ятелю. Медведовсшй провожаетъ его до места, откуда отряди долженъ были сделать уже нападете и... по какой-то — почти непонятной причине, передавай начальство подполковнику Милорадовичу, а сами удаляется вп места, „не столь опасныя"... Молча и беззвучно двинулся отряди впереди на непр!ятельскlе шанцы, утренняя заря- —чуть брежжила на востоке, Баранцевичъ, находясь впереди своей роты, были первыми къ непр!ятелю. Вотъ онъ уже на ружейный выстрели отъ шанцевъ, солдаты какъ-бы пр!уныли въ страпшомъ ожидаши... моментъ... и удалой голоси Баранцевича въ ночномъ безмолвш лихо затянули русскую пес-

ню, за нимъ грянула вся его рота —стройно, безн выстрела, приближаясь ки непр!ятелю. Эффекта былъ сделать полный: бросая ружья, изумленные и озадаченные турки бежали съ криками „москавъ, москавъ", или беззащитно сдавались въ руки храбрецовъ... Въ деле этомъ съ нашей стороны было лишь 3 батальона: русско-болгарски, старо-сербскш и черногорски; первыми командовали капитанъ Волкъ, вторыми баронъ Тизенгаузенъ и третьими воевода Врбица. Этой горсти юнаковъ не удалось вкусить отъ плода своей победы: они были забыты своими начальствомъ и оставлены на убой одиноко, противъ всехъ силъ nenpiaтеля, численности до 50,000. Какъ только заметили турки ничтожную численность своего победителя, то тотчасъ-же изъ полнаго бегства перешли въ жестокое наступлете. Обстреливая отряди съ трехъ батарей артиллерШскимъ огнемъ, въ тоже время неприятель старался обойти нашихъ съ фланговъ, чтобы отрезать отступлеше. Моментъ былъ по истине трагиченъ: настала чистая бойня! Турецкгя ядра вязли въ трупахъ нашихъ молодцовъ... „Плохая имъ досталась доля: „Не мнопе вернулись съ поля... Большая половина лучшихъ русскихъ добровольцевъ легла въ этомъ деле!... Баранцевичъ и тута показалъ себя молодцемъ, впереди своихъ солдатъ, съ ружьемъ въ рукахъ онъ прокладывали путь къ отступление, обстреливая турецшй фланги, старавшшся зайти въ тылъ отступающими. Вскоре после этого дела, Баранцевичъ серьезно занемоги простудой. Но —ни советы врачей, ни требовашя товарищей не могли заставить его лечь въ госпиталь. „Не затемъ я явился въ Сербпо, чтобы лежать въ больнице" было его ответами и продолжали оставаться со своей частью на Шельеговацкой позицш до того времени, когда отряду его велено было выступить въ Делиградъ. Повелъ онъ свою роту, еле сидя на коне: сильнейшая горячка отняла наконецъ у него сознате и его безъ памяти сняли съ коня и отвезли въ Обреновацкш госпиталь, где уже лежало много раненыхъ его товарищей и солдатъ. Черезъ две недели, 22-го октября, угасла тамъ жизнь этого самоотверженнаго „юнака". Весь Обреновацъ собрался на похороны героя, все духовенство въ полномъ составе, провожало гробъ его до могилы, сербсюя „девойки“ и женщины оплакали погибшаго красавцаюнака, разукрасивъ гробъ его цветами. Отлетела горе благородная славянская душа, напутствуемая слезами благодарности народа, за страдатя котораго легло въ могилу изстрадавшееся тело. Местный iepefi Светозаръ Михайловичи произнеси на могиле глубоко прочувствованное слово *). Тутъ же между гражданами Обреноваца, по инищативе окружнаго начальника, возникла подписка на сооружеше могильнаго памятника „брату руссу". Этотъ фактъ говорить самъ за себя, какъ умеютъ сербы ценить заслуги и какъ жалки те враги славянскаго единетя, которые стараются уверить наше общество во вражде и антипатш къ нами, русскимъ, этого честнаго и добродушнаго народа... Вскоре туда явился изъ Москвы родной братъ покойнаго за его теломъ. Снова весь Обреновацъ, все граждане присутствовали при вырытш тела, торжественно сопровождая его отбыто. 6-го декабря 1876 года, въ Москве, на кладбище Введенскихъ гори, снова погребено тело Баранцевича въ присутствш его родныхъ, бывшего его начальства, его роты и многочисленныхъ друзей и товарищей. Помещая въ „Пчеле" портрета Станислава Барацевича, мы дфлаемъ это теми съ большей охотой потому, что онъ былъ полякъ, и по вероисповедатю — католикъ. Какъ и ранее, при помГщеши портрета Гольштейна, мы руководи-

•) Помещено въ перевод* въ № 12 «Русскихъ Ведомостей» 1877 года.

264

ПЧЕЛА.