Родное

150 были, - вода и грязь! — а „Сѣмѣйныя номѣра съ мрамырными ванными" сгорѣли какъ есть дотла, а съ ними сгорѣла и завѣтная комнатка съ книгами и портретомъ Толстого съ надписью. Ваня метался на пожарѣ и умолялъ отстоять. Не отстояли. Говорили, что онъ былъ вдрызгъ пьяный, кидался въ огонь, какъ чумный, и его отвезли въ больницу. Недолго пожилъ послѣ этого случая: отъ скоротечной чахотки померъ. Разсказывали у насъ, что красавица Танечка ушла будто бы въ монастырь: грамотная стала, по-церковному бойко читать могла. Приходилъ къ намъ Ванинъ отецъ, тяжелый человѣкъ, съ нависшими вѣками, безглазый,—разсказывалъ: — Моя вина, не доглядѣлъ. Книжками этими дбсмерти зачитался. Отъ нихъ, знаете... получается въ головѣ! И книжки его сгорѣли, и его за собой потащили. Съ нимъ соглашались и жалѣли: всякія бываютъ книжки... а на слабую-то голову если...! А я оставался при своемъ: прикопить два рубля, купить портретъ, пойти въ Хамовники, — домъ-то я ужъ разглядывалъ, — повидать того самаго „человѣка11 и черезъ него какъ-нибудь дойти. Рѣшилъ написать романъ и уже заглавіе придумалъ — „Два лагеря". Мечталъ: напишу, получше перепишу и понесу на судъ самому Толстому. И вдругъ, онъ скажетъ, что... Чудесное это было время. Радость надеждъ и священный трепетъ. 1927 г.