Родное

166 страхомъ: а вдругъ обманетъ, не передастъ?.. Я держался за синюю тетрадку, которую онъ тянулъ. —• А можно мнѣ самому отдать... главному отдать?.. — спросилъ, попросилъ я робко. Я забылъ даже, что „главный“-то называется редакторъ. Мы встрѣтились глазами. Швейцаръ подморгнулъ мнѣ хитро, совсѣмъ нестрого, — будто я ему нравился, — тронулъ за локоть даже и сказалъ совсѣмъ ласково: — Сами написали? Ну, хорошо... ладно! Сами имъ и отдадите. Онъ отворилъ дверь пошире, впустилъ въ высокую комнату и указалъ мнѣ на желтенькій диванчикъ: подождите. Потомъ пріоткрылъ огромную, подъ орѣхъ, дверь и, сунувъ голову въ щель, что-то проговорилъ кому-то. Тамъ—скучно крякнуло. Сердце во мнѣ упало: крякнуло, будто, строго?.. Швейцаръ медленно шелъ ко мнѣ. —■ Пожалуйте... желаютъ васъ сами видѣть. Чудеснѣйшій былъ швейцаръ, съ усами, бравый! Я сорвался съ диванчика и, какъ былъ, — въ грязныхъ, тяжелыхъ ботикахъ, въ шубѣ, съ тяжелымъ ранцемъ, ремни котораго волоклись со звономъ, — все вдругъ отяжелѣло! — вступилъ въ святилище. Огромный, очень высокій кабинетъ, огромные шкапы съ книгами, огромный письменный столъ, исполинская надъ нимъ пальма, груды бумагъ и книгъ, а за столомъ, широкій, красивый, грузный и строгій — такъ показалось мнѣ — господинъ, профессоръ, съ сѣдѣющими по плечамъ кудрями. Это былъ самъ редакторъ, приватъ-доцентъ московскаго университета, Анатолій Александровъ. Онъ встрѣтилъ меня мягко, но съ усмѣшкой, хотя и ласковой: — Ага, принесли разсказъ..? А въ какомъ вы классѣ? Кончаете... Ну, что же... поглядимъ. Многонько напи¬