Богомолье

177 звалъ: „голубь мой сизокрылый". А Домну Панферсвну не назвалъ никакъ, только благословилъ. Собираемся уходить — и слышимъ: — А, соловьи-пѣвуны, гостинчика принесли! И видимъ поодаль — нашихъ, отъ Казанской, пѣвчихъ, Васильевскихъ: толстаго Ломшакова, Батырина-октаву и Костикова-тенора. Горкинъ имъ говоритъ: — Что же вы, васъ это батюшка, вы у насъ пѣвуны-то, соловьи! А батюшка ихъ манитъ. Они жмутся, потрогиваютъ себя у горла, по привычкѣ, и не подходятъ. А онъ и говоритъ имъ: — Угостили вчера меня гостинчикомъ... вечеркомъ-то! У пруда-то, изъ скиту я шелъ?.. Господа благословляли-пѣли. А теперь и дѣтокъ моихъ гостинчикомъ накормите... ишь, ихъ у меня сколько! И рукой на народъ такъ, на крылечкѣ даже повернулся, — полонъ-то дворъ народу. Тутъ Ломшаковъ и говоритъ, рычитъ словно: — Го . . . споди!.. Не знали, батюшка... пѣли мы вчера у пруда... такъ это вы шли по бережку и пріостановились подъ березкой!.. А батюшка и говоритъ, ласково такъ, —■ съ улыбкой: — Хорошо славили, Прославьте и дѣткамъ моимъ на радость. И вотъ, они подходятъ, робко, прокашливаются, крестятся на небо и начинаютъ. Такъ они никогда не пѣли, — Горкинъ потомъ разсказывалъ: „Ангели такъ поютъ на небеси!" Они поютъ молитву-благословеніе, хорошо мнѣ знакомую молитву, которая зачинаетъ всенощную: Благослови, душе моя, Господа, Господи, Боже мой, возвеличился еси зѣло, Вся премудростію сотворилъ еси... 12