Богомолье

178 Подходятъ благословиться. Батюшка благословляетъ ихъ, каждаго. Они отходятъ и утираются красными платками. Батюшка благословляетъ съ крылечка всѣхъ, широкимъ благословеніемъ, и уходитъ въ домикъ. Ломшаковъ сидитъ на травѣ, обмахивается платкомъ и говоритъ-хрипитъ: — Недостоинъ я, пьяница я... и такая радость!.. Мнѣ его почему-то жалко. И Горкинъ его жалѣетъ: — Не разстраивайся, косатикъ... одному Господу извѣстно, кто достоинъ. Ахъ, Сеня-Сеня... да какъ же вы пѣли, братики!.. Ломшаковъ дышитъ тяжело, со свистомъ, все потираетъ грудь. Говоритъ, будто его кто душитъ: — Отпѣ-то... больше такъ не споемъ. Лицо у него желтое, запухшее. Говорятъ, долго ему не протянуть. Сегодня послѣдній день, послѣ обѣда тронемся. Раннимъ утромъ идемъ прикладываться къ мощамъ — прощаться. Свѣжо по зарѣ, солнце только что подымается, хрипло кричатъ грачи. Отъ невиднаго еще солнца Лавра весело золотится и нѣжно розовѣетъ, кажется новенькой, въ новенькихъ золотыхъ крестахъ. Розовато блестятъ на ней мокрыя отъ росы кровли. Въ Святыхъ Воротахъ совсѣмъ еще пустынно, гулко; гремя ключами, румяный монахъ отпираетъ святую лавочку. Отъ росистаго цвѣтника тянетъ душистой свѣжестью, петуньями, резедой, землей. Небо надъ Лаврой — святое, голубое. Носятся въ немъ стрижи, взвизгиваютъ отъ радости. И намъ всѣмъ радостно: денекъ-то послалъ Господь! Только немного скучно: сегодня домой итти. Послѣ ранней обѣдни, прикладываемся къ мощамъ, просимъ благословенія Преподобнаго, ставимъ свѣчу дорожную. Пригробный іеромонахъ все такъ же стоитъ