Богомолье

36 Отецъ щурится, говоритъ — „я еще съ вами штуку угоню!" — „Прокуратъ извѣстный", — смѣется Горкинъ, прощается съ отцомъ за руку. Они цѣлуются. Я прыгаю съ телѣжки. — Пускай его покрасуется маленько, а тамъ посадимъ, — говоритъ Горкинъ: — Значитъ, такъ: ходу не припущай, по мнѣ трафься. Пойдемъ полегоньку, какъ богомолы ходятъ, и не уморимся. А ты, Домна Панферовна, ужъ держи фасонъ-то. — Самъ-то не оконфузься, батюшка, а я котышкомъ покачусь. Саквояжикъ вотъ положу, пожалуй. Изъ сѣней выбѣгаетъ Трифонычъ, босой, — чуть не проспалъ проститься, — и суетъ посылочку для Сани внучка, послушникомъ у Троицы. А сами съ бабушкой по осени побываютъ, молъ... торговлишку, молъ, нельзя оставить, пора рабочая самая. — Ну, Господи, благослови... пошли! Телѣжка гремитъ-звени.тъ, попрыгиваетъ въ ней сѣно. Всѣ высыпаютъ за ворота. У Ратникова, напротивъ,, стоитъ на тротуарѣ подъ окнами широкая телѣга, и въ нее по лотку спускаютъ горячія ковриги хлѣба; по всей улицѣ хлѣбный духъ. Горкинъ велитъ Ѳедѣ прихватить въ окошко фунтика три-четыре сладкаго, за Крестовской съ чайкомъ заправимся. Идемъ неспѣша, по холодочку. Улица свѣтлая, пустая; метутъ мостовую дворники, золотится надъ ними пыль. Ѣдутъ рѣшета на дрожинахъ: везутъ съ „Воробьевки" на „Болото" первую ягоду — сладкую русскую клубнику: духъ по всей улицѣ. Горкинъ окликаетъ: „почемъ клубника?" Отвѣчаютъ: „по деньгамъ! приходи на „Болото", скажемъ!" Горкинъ не обижается: „извѣстно ужъ, воробьевцы.. народъ зубастый." На рынкѣ насъ нагоняетъ Ѳедя, кладетъ на сѣно уголъ теплаго „сладкаго", въ бумажкѣ. У басейны „Кри-