БЪлградкий Пушкинский сборникь

396

добро. ХарактернЪйшая черта: у Пушкина добрые не стремятся стать добрыми, въ нихъ н$тъ этого скрежущаго элемента усил!я. Если они вносятъ благо, то самымъ своимъ существомъ. Какя собственно добрыя дла совершаетъ Татьяна? Она, мы знаемъ, „помогала бЪднымъ“. Но развЪ это не второстепенно сравнительно съ тБмъ, что ея образъ свЪтится, и что заключенное въ ней нравственное начало въ трудную минуту выступитъ съ необыкновенной силой. И$нна ли для Пушкина (а черезъь него и для насъ) скромная Марья Ивановна тБмъ, что совершаетъ нелегкое путешеств!е къ императрицЪ для спасеня невиновнаго жениха, или это всего только частичное отражен!е ея личности. Совершаеть ли какя-нибудь добрыя дЪла Мар!я Потоцкая? Н$тъ. Но въ гаремЪ, въ комнатЪ ея, далекой и отдфленной, день и ночь горитъ лампада предъ ликомъ ДЪвы Пресвятой; „души тоскующей отрада, тамъ упованье въ тишин$ съ смиренной вЪрой обитаетъ“. Н$тъ добрыхъ дФлъ, но есть кротость души, и в5ра, какъ ея духовное озареше. Пушкинъ не освобождаетъ, конечно, челов$ка отъ дБль милосердя, отъ требованйй долга, отъ активнаго выявленя любви, но только для Пушкина не просто тБ5ми или иными дЪйствями, но своею душой выявляетъ начала добра человЪкъ.

И еще особое внутреннее пониман!е добра. У Пушкина, такъ воспринимающаго жизнь въ движении, въ захватывающемъ течени, а вмБ5стЪ съ т5мъ переход, см5н$ и перемн — сквозь все это и какь бы въ противоположене всему этому, добро носитъ характеръ неперем$ннаго въ перем$нномъ, независимаго въ основЪ своей отъ того или иного времени. Совфсть не подчинена теченю вЪковъ. Въ отдЪльной же челов5 ческой душ$ добро является глубокимъ началомъ устоя. Челов$къ можеть и самъ не знать, какъ могущественно въ немъ и непреложно это начало. Знаетъ ли „‚недоросль“ Петръ Гриневъ, рЪзвяшИйся у голубятни, что онъ никогда не измБнитъ — и просто не можегъ изм5нить началу чести и долга? Знаетъ ли мечтательная Ууздная барышня, „съ печальной думою въ очахъ, съ французской книжкою въ рукахъ“, натура страстная и какъ бы готовая всецфло предаться чувству, какой въ ея душЪ есть устой? Но онъ есть, о немъ намъ краснор$чивыми словами разсказалъь Достоевский **).

Но если есть незыблемый устой, то познавшее его въ себЪ существо тЪмъ самымъ пр!обрЪтаеть начало покоя. Это покой особый, не исключающиЙ ни слезъ, ни сожалЪн!й о счасми н$Ъкогда „столь близкомъ, столь возможномъ“, ни страданй непобЪжденной любви, это — за всЪми страдан!яма и глубже ихъ находящИйся — покой не измБнившаго се-

21) Въ зваменитой „пушкинской“ р5чи.