БЪлградкий Пушкинский сборникь

405

ГУ.

Пушкинъ видитъ зло, постигаетъ зло, въ своихъ твоХеняхь его воплощаетъ. Правда, свЪтлое, св$товое, въ Пуш- кин должно тяготиться тьмой. Онъ дЪйствительно ею тяготится. Еслибы не стремительное, непрерывное создане „Голтавы“, Пушкинъ бы, по его признанНю, это великолБпное трагическое произведен!е бросилъ: такъ тяготила его жестокая, мрачная личность Мазепы. Трагизмъ положенй былъ первымъ толчкомъ, побудившимъ къ созданю поэмы; созерцан!е, сознан!е слишкомъ отвратительнаго, безсвЪтно темнаго грозило остановить. Но въ основЪ своей, какъ мы знаемъ, душа Пушкина была мужественна, пониманше реалистично, чуждо ухоловъ въ успокаивающе-выдуманный, мечтательный романтическй м!ръ.

Существован!е зла для Пушкина столь же непреложный фактъ, какъ существован!е добра. Зло горитъ въ душахъ злобою, ненавистью, чувствомъ мстительнымъ и жаждой уничтоженя. Темная зависть, гордыня, властолюб!е влекутъ къ преступленю, къ „переступленю“ границъ. Челов$ческое коварство подкрадывается; предательство, изм$на ждутъ"своего момента; шипитъ клевета. ЛицемЪр!е одфваеть одежды правосуд!я; сластолюб1е зоветъ себЪ на помощь соблазнъ; обольщен!е бросаетъ на волю судьбы свои жертвы. А жестокость не останавливается ни предъ какимъ разрушен!емъ, и есть что-то грозное, нчто отъ „бездны“ въ наслаждени зломъ.??)

„Болдинсюя“ драмы и „Пиковая дама“ зр$лаго Пушкина лучше всего знакомятъ часъ съ пониманемъ Пушкинымъ зла темнаго и страстей роковыхъ. Предъ нами процессы душевной злой одержимости, распада, срыва, гибели.

Въ замкБ, преданномъ нищетЪ, за коркой хлЪба рядомъ съ кружкой воды, проводитъ свою жизнь прирожденный воинъ, гордый властитель, мудрый совЪтникъ, а нынЪ душа изъ подземелья, изъ подполья — старый баронъ. Для него не существуетъ родственныхъ чувствъ, живые люди превращены въ средство, чтобы добыть и добавить н$сколько „золотыхъ“ въ мертвое, но страстно хранимое царство его сундуковъ. „ЦФпной песъ“ своей страсти, онъ фантастически считаетъ себя господиномъ. Его страсть ему лжетъ, населяя его замокъ и сады покорными ему существами. Онъ-же безмЪрно одинокъ и такъ отчужденъ отъ людей, какъ могутъ отчуждать только преступлене и зло. ВсЪ нити этой опустошенной, уже почти призрачной души протянуты въ еди-

5*) Это — наслажден!е „гуломъ паденя“ сброшеннаго въ пропасть врага (злобное утвержден!е Алеко}; это наслажден!е, смЪшанное со слезами, Сальери, бросившаго ядъ въ кубокъ Моцарта.