Вечерній звонъ : повѣсти о любви

159 милъ этого образованнѣйшаго человѣка въ городѣ. Кипитъ гнѣвомъ. — У меня, говоритъ, физіономія собственная, а не казенная, и на всю жизнь въ одномъ изданіи напечатана. Озираюсь: никого вокругъ не видно. Тишина, только соловушки въ разныхъ концахъ зажариваютъ, коростели въ лугахъ тарахтятъ, лягушки въ озерѣ соловьямъ подражаютъ, а человѣческаго голоса, ни мужского, ни женскаго, не улавливаю. Прислушался: гдѣ-то веслами лодка плещетъ. Неужели наши утекли? Это ужъ опять неделикатность! Я понимаю, если-бы дѣло одного Платона Фаддѣича касалось: ну не пожелали съ нимъ продолжать компанію въ виду неподходящаго съ его стороны поведенія, а я тутъ при чемъ? Съ моей стороны только и было, что проявленіе состраданія къ ближнему, подобно Евангельской притчѣ. Какъ-же меня бросили на произволъ судьбы! Потомъ-то дѣло разъяснилось: испугались они, что Платонъ Фаддѣичъ поѣдетъ совмѣстно съ Іероглифовымъ, такъ- снова скандалъ въ лодкѣ можетъ загорѣться и тогда въ дракѣ всѣ потонуть могутъ. Ну, а въ ту пору мнѣ такъ обидно сдѣлалось, что на всѣхъ разсердился. Бредемъ мы въ темнотѣ, болтаемся, и вдругъ это точно вся ночь вздрогнула: на гитару наступилъ. Раздавилъ инструментъ!.. Очень тогда оба испугались; точно стонъ ангельской души и предзнаменованіе разбитаго счастья... Побродили по бережку. Скучно, точно и говорить больше не о чемъ. Все внезапно оборвалось и лопнуло. Стѣсненіе какое-то. Не я, конечно, человѣка избилъ, а все-таки какъ-то неудобно ему въ опухшую физіономію глядѣть. Инстинктъ такой. Будь мы оба избитые, лучше-бы время проводили, а тутъ — какъ будто только что познакомились... Часа три молча на берегу сидѣли и вздыхали. А какъ свѣтать стало, видимъ, — лодка за нами... — Отъ отца Кистянтина за вами! —• лодочникъ заявилъ.