Грамматика любви : избранные разсказы

39 — Дуракъ, нѣтъ ли, не мое бабье дѣло судить, сказала Любка, думая, что такой скромный отвѣтъ понравится купцу. — Только, правда, никуда не гожается и дома не живетъ, а объ собакѣ въ каждомъ письмѣ пишетъ, безпокоится. — А ты ужъ давно здѣсь проживаешь? — Давно. Седьмой годъ, никакъ. — И довольна, значитъ? — Да чего жъ мнѣ? Сама себѣ голова. Они, господато, почесть, и не живутъ тутъ. — Мужъ-то въ солдатахъ? — Въ солдатахъ. — И на войну не попалъ? Любка засмѣялась, держа руки за спиною, какъ бы грѣя ихъ. — Они, такіе-то, счастливые, черти, — сказала она, смѣясь. — И отслужится, небось, скоро? — То-то и бѣда, что скоро. Все писалъ, грозилъ: сопьюсь. А мнѣ какая забота? Самъ же будешь подъ заборомъ лежать, — сказала Любка то, что часто говорила портному. — И опять же ревнивъ, надоѣлъ своей любовью досмерти... Все, бывало, грозитъ — убью, а скажи ласковое слово — сейчасъ слюни распуститъ. Да что жъ, и убьетъ... Ночью, когда такъ-то кобель забрешетъ, жутко, правда... — Ты жаловаться на него имѣешь право, — сказалъ купецъ. — Это время прошло, чтобы сдуру, здорово живешь, людей бить. Онъ съѣлъ всю солонину, обрѣзая ватный жиръ, допилъ водку. Глаза его стали маслянистѣй, полушубокъ онъ разстегнулъ. Икая, онъ вынулъ изъ кармана красную осьмушку табаку, камышевый мундштукъ, книжечку папиросной бумаги, аккуратно раскрылъ ее, отдулъ одинъ листокъ, свернулъ своими короткими пальцами съ выпуклыми, круглыми ногтями толстую папиросу и съ наслажденіемъ закурилъ.