Елань : разсказы

72 — Чѣмъ ждать до весны, возьми свои гусли и спой что нибудь для гостей. — Угодно? — спросилъ герцеговинецъ, поднимаясь. Хозяинъ уходитъ на минутку и сейчасъ же возвращается. Бережно несетъ онъ съ собой диковинный громоздкій музыкальный инструментъ, описать который трудновато. Это — какъ будто бы подобіе віолончели, но съ прямымъ, какъ палка, грифомъ и, всего, объ одной толстой кишковой струнѣ. Въ декѣ — круглый, гитарный вырѣзъ, а сама дека похожа на четырехъ или пятигранный ящикъ краснаго дерева. Всего неописуемѣе смычекъ. Деревянная дуга его горбата, или если хотите, серповидна, а концы ея соединены тугой бѣлой лентой изъ конскаго волоса. Это и есть пушкинскіе гусли: §иг!а Проспера Мериме. Однако, повсюду въ Югославіи этотъ инструментъ зовется всетаки гуслями. Укрѣпивъ деку между колѣнями и низко склонивъ упорную курчавую голову къ гуслямъ, хозяинъ заигралъ суровый, тягучій, однообразный мотивъ. Три пальца его лѣвой руки — безымянный, средній и указательный — охватывали грифъ. Онъ не скользилъ ими ни вверхъ, ни внизъ. Онъ только нажималъ и отпускалъ пальцы и какъ будто терпѣливо внимательно выжидалъ моментъ своего вступленія. Да, я уже слышалъ давно, лѣтъ 25 назадъ, эту скудную, унылую, первобытную мелодію. Слышалъ въ Полѣсьѣ, въ деревнѣ Казиміркѣ, на базарѣ отъ стараго слѣпого лирика: Ой зашла заря, тай вечерняя, Надъ Почаевомъ стала, Ой вышло війско турецкое, Якъ та черная хмара... Вдругъ, поймавъ какой то невѣдомый намъ тактъ, герцеговинецъ встряхнулъ головою и запѣлъ. Нѣтъ, голосъ его совсѣмъ не былъ похожъ на старческій гнусавый и дрожащій голосъ полѣсскаго лирика. Это были высокіе и сильные звуки, похожіе на бѣлую сталь, такъ напол¬