Елань : разсказы

73 нившіе просторную столовую, что казалось, будто имъ тѣсно въ ней. Напѣвъ былъ самый примитивный, самый простѣйшій, но изъ тѣхъ, которые чрезвычайно трудно запоминаются, и слова казались совершенно понятными. Старый гусляръ жаловался на турецкое засиліе и на безпомощность угнетаемаго народа. — Что-же богатая христіанская Европа, — горестно взываетъ гусляръ. — Заснула она? Оглохла? Ослѣпла? Или она только притворяется спящей, глухой и слѣпою? Куда намъ, сербамъ, дѣваться отъ янычарскаго разбоя? Ой, пойдемъ мы, пойдемъ до Петрограда, до великаго русскаго царя Александра, раскажемъ ему, какъ турки насъ притѣсняютъ. Какъ нашихъ женъ они позорятъ, дѣвушекъ и отроковъ продаютъ въ гаремы, а юнаковъ въ рабство продаютъ на всѣхъ базарахъ... Окончивъ пѣть, герцеговинецъ сказалъ: — Эта пѣсня еще молодая, ей всего пятьдесятьшестьдесятъ лѣтъ, и въ ней — сами вы слышали — почти свѣжая политика. Сложена она не раньше, какъ въ началѣ семидесятыхъ годовъ прошлаго столѣтія, передъ русско-ту-. рецкой войной 77 — 78 г.г., даже до черняевскихъ добровольцевъ. Гусляры у насъ всегда, съ древнѣйшихъ вре менъ, во всѣ годы турецкаго ига, были хранителями памяти доблестныхъ борцовъ, возбудителями новыхъ славныхъ возстаній, живой бродячей пропагандой сербской свободы и независимости. Я слушаю внимательно, молчу и въ душѣ радъ экстазу хозяина. Четко вспоминаю я въ эту минуту пушкинскаго „Воеводу Милоша" изъ пѣсенъ западныхъ славянъ. Гусляры насъ въ глаза укоряютъ. Долго-ль намъ мирволить янычарамъ? Долго-ль намъ терпѣть оплеухи? Или вы уже не сербы — цыганы? Или вы не мужчины — старухи? Вы бросайте ваши бѣлые дома, Уходите въ Делійское ущелье Тамъ гроза готовится на турокъ.