Изабранные разсказы

69 разыгрывала экзерсисы; отъ скуки, неудовольствія, по ея пухлымъ щекамъ текли слезы, но въ это время года ничего уже нельзя было подѣлать съ Линой: она брала верхъ. Тоня и Женя учились по-нѣмецки. О ружьѣ нечего было и думать. Черезъ часъ, два послѣ обѣда смеркалось. За окнами было темно, на деревнѣ зажигали кой-гдѣ огни. — Соня, Соня, — говорила Собачка, — за сколько бъ ты пошла сейчасъ на кладбище? — Я бы за тысячу. — А я-'бы за десять не пошла... Въ столовой шила что-нибудь мама, въ комнатѣ рядомъ съ кухней Дашенька штопала чулки. Дѣти посылали за Настасьей. Старая баба Настасья, птичница, хромая, подслѣповатая, вносила съ собой нѣчто сказочно-таинственное. Ее заставляли разсказывать, давали за это орѣшковъ, пряника. Усаживались вокругъ въ темной комнатѣ, запирали двери начинались разсказы. — И было, значитъ, три сестрицы: одна двуглазка, другая одноглазка, третья трехглазка. И такъ это вѣдьма и говоритъ: закрой глазокъ, закрой другой, а про третій забыла. Послѣ сказокъ прятались. Въ темнотѣ залѣзали въ шкафы, подъ туалетъ, подъ кровати. Искала всегда Настасья. Какъ тихій ззѣрь лазила и ковыляла она по полу, а дѣти хихикали, перескакивали изъ одной похоронки въ другую, визжали, шмыгали подъ самыми ея руками и торжествовали. — Будетъ вамъ, будетъ!—мама внезапно растворяла дверь: — ужинать пора. Съ ней врывался свѣтъ; жуткое и азартъ, въ которомъ жили эти часы — пропадалъ, дѣти были недовольны. — Мамочка, позволь еще. Милая! Но мать настаивала; приходилось подчиняться. — Послѣ этой Настасьи всегда такой запахъ, — мама