Пчела

Слово отъ рeдакцiи.

Тяжелый годъ пережила русская литература! Никто не остался чистъ въ эту эпоху пасквиля по преимуществу. Ни нравственное достоинство, ни безупречное служеше обществу не спасали отъ клеветы и позорныхъ инсинуапдй. Была не полемика, а остервенеше. Принципы стушевались —выступали лица. Преследовали не идею, не за знамя боролись. НТти. Обративъ литературу въ домъ терпимости, мы за модными грошемъ гнались съ такими откровенными цинизмомъ, что наконецъ въ самыхъ глухихъ уголкахъ Poccin послышался громки протеста противъ этой ории самооплевашя. Доносы шли отовсюду. Выработался даже особенный литературной прими, практиковавпййся газетами, а именно указаше въ статье противника такихъ затаенныхъ мыслей, къ какими подлежащая места и лица могутъ применить ту или другую статью уложешя о наказан] яхъ уголовныхъ и исправительныхъ отъ тюремнаго заключешя до каторги включительно. Литературные сыщики настолько натурализовались въ правахъ гражданства, доноси таки упрочился, что даже перестали глаза мозолить, въ обычное явлеше обратился. Не на доноси обрушивались, а на его направлеше. „Доноси —только не въ томъ направлений“ Къ рршешю литературныхъ споровъ почти призывали полицпо, противники обвиняли въ государственники преступлешяхъ. Честные и чистые люди, которые какъ праведники могли бы еще спасти современный Содомъ и Гоморру, стали поди перьями пасквилянтовъ нарицательными именами всего подлаго и гадкаго. Нещадили никого, оплевавъ самихъ себя, стали швырять грязью въ мертвыхъ и живыхъ мучениковъ, народное движете Poccin, за распятое на кресте славянство приписали литературному шантажу. Дошло до того, что самими мусорщиками этими некуда деваться стало, дышать нТчемъ! Въ конце концевъ, даже современный боги воровъ и мошенниковъ МеркурШ Струсбергъ изъ залы московскаго Окружнаго Суда, преподали нами нисколько уроковъ честности и нравственности! мысль оскудело, чувство притупилось; царство мрака казалось непроглядными и безразсвГтнымъ. Въ эту тяжелую годину мы поняли свРточь искусства! Мы не обманывали себя; не будетъ онъ гореть яркими свГтомъ —но до конца мы станемъ поддерживать въ немъ огонекъ, чтобы на свети его шли бродяпце ощупью. На нашемъ знамени написаны только два слова: красота и правда! И за нихъ мы будемъ бороться до конца, отстаивая все, что нами дорого и свято. Не лицу или партаи станемъ служить мы. Если мы и'рядовые бойцы, за то мы обещаемъ быть солдатами праваго дГла и не продаваться могущественному литературному союзнику. Мы стояли особнякомъ въ нашей прессе и мы дорожимъ этими положешемъ, оно насъ спасло отъ необходимости учавствовать въ сатурнал!яхъ доноса, клеветы и реакцш. Всяки дРлаетъ свое дело, какъ можетъ!... Оно и впереди даетъ нами право обещать, что на странйцахъ нашего журнала никто не наталкнется па грязь, на безумную злобу,

отъ которыхъ . вскипаетъ кровь въ русскомъ человеке. Несколько рази можетъ измениться общественное настроеше: мужество смениться трусостью, сегодняшшя сочувствья завтрашними антипатаями, но мы будемъ стойки на своемъ посту и обещаемъ верность русскому делу, какъ делу чести, правды и свободы!

БЫГУНКИ

Глава I Ре к р у т ъ. Батюшка, не загуби, заставь вечно за тебя Богу молиться, —говорили молодой парень, валяясь въ ногахъ у пожилаго крестьянина, равнодушно слушавшаго мольбу его и вязавшаго сети. Отвяжись, —сердито отвечали отецъ, оттолкнувъ ногою сына. Возьми наймита. Митюшка охотится и недорого просить, всего двести. Деньги въ два года верну; пойду плотничать, заработаю. Заставь вечно Бога молить, упрашивали сынъ, валяясь въ ногахъ у отца. Ты прежде спроси, есть ли у отца деньги то, возразила изъ чулана мать. Какъ небыть деньгами. Тебе, Степка, дела нетъ до моихъ денегъ. Сказано иди въ солдаты и шабашъ. Сынъ встали. Деньги наши обпця, заговорилъ онъ, я вместе съ братомъ работали, и тебе же сносили все зароботки. Какъ бы знамо да ведомо было, лучше бы припрятать самому, накопили бы на наймита. Поди у тестя попроси, можетъ и выручитъ. Аль Малашку свою пошли, она изъ богатой семьи взята у тебя, со злобой заметила мать. Слухалъ бы отца, а жена мать почитала, не было бы и беды съ тобой, а вздумали жить по. свой воле, таки и делай, какъ знаешь. Семени, побойся Бога, —бросимъ жребш, пусть будетъ на то воля Божья, умолялъ Степанъ брата, ковырявшаго лапоть при свете лучины. Братъ м ' ть. Не ( эбе жеребья, сказано иди и пойдешь въ. л, вмешался отецъ. Ну и поиХу, и вамъ не много радости будетъ, злобно ответили Степанъ, и вышелъ изъ избы. Грозить еще вздумалъ, заговорила мать. Пускай его; ушлютъ, не скоро вернется, сказали отецъ. Хоть бы Малашку то съ собой бралъ. Бабъ съ некрутами не берутъ. А после увидимъ. Хоть бы къ отцу шла. Что ей у насъ делать? Зачемъ пойдетъ; голоду не видала, что ли? Вражиться останется со мной да Марьей. Безъ мужа притихнетъ, а коли что уймешь. Собирай ка ужинать. Марья накрывай на столъ, сказала мать и принялась вытаскивать горшки изъ печи. Ночь была морозная, светлая, мелшя снежинки вились какъ пыль въ воздухе и блестели, озаряемыя луной, высоко стоявшей надъ деревней и окруженной радужными отблескомн. Ви избахъ, разбросанныхъ по разными направлешямъ, окна отсвечивали-багровыми свРтомъ отъ горевшей лучины. Никого не было на улице, даже собаки попрятались отв холода, тишину только изредка нарушали встрески мороза. *) Бегунками ви народ-Ь зовутъ вообще вс-Ьхъ СТ,глыхъ. Степанъ стояли, прислонившись кв углу избы и укутывали вв тулупъ Маланью, припавшую кв нему и плакавшую. Не плачь Малаша, не убивайся; не на веки растаемся, скоро Боги дасти свидимся, утешали мужи. Угонять Боги знаеть куда. Не тужи, говорю, не надолго разлучимся. ЗаРдятъ безь тебя и свекровь и невестка, житья не будетъ. Потерпи, не долго, верно говорю, что скоро увидимся. Не утешай напрасно. Угонять на конець света, и весточки не получишь. Черезь меня ты пропадаешь; не слушать бы мне тебя безчастной, не выходить бы за тебя уходомъ, небыло бы этой беды. По своей воле ушелъ бы тогда въ солдаты. Да ты не кручинься, не изводись напрасно; верно слово —скоро свидимся. Безъ тебя обневолятъ они въ свою вГру меня. Что я заведу делать? Не задорься ты съ ними. Исподволь оттягивай да оттягивай, пока не вернусь. Одна смерть меня только остановить. Мне жизнь безъ тебя не въ жизнь, косатка моя; вернусь къ тебе, будь уверена вернусь. Ужинать идите, кликнула Марья. Ъшьте сами на здоровье; накормили насъ досыть. Нечего гневаться на хлГбъ соль, грешно, бож!й даръ. Марья ушла. Ты безъ меня покорись ими, больше смалчивай да не убивайся таки горько. Не знаю и не придумаю, какъ жить безъ тебя? Не легко, косатка моя! Да не долго помаешься. Выручу, не зоблись. Только... онъ пристально посмотрели на жену и замялся. Безчастная зародилась на свети моя головушка безсталанная, заголосила Маланья, судорожно сжимая мужа. Слушай, Маланья, что я тебе скажу Женская горесть перекидчива; подвернется соколъ ясный и кручина забыта... заговорилъ Степанъ. Маланья подняла свои болыше голубые глаза и смотрела вопросительно. Степанъ смутился. Онъ откашлялся и заговорилъ: Неровенъ часъ; врагъ силенъ, смущали не такихъ. какъ тебя, не введи въ грРхъ меня. Убью и тебя и того, кого ты полюбишь. Вотъ те Христосъ убью. Степанъ Кузьмичь! не прибавляй мне горя къ горю, мне и безъ того тяжело, а ты еще на меня такую напраслину накликаешь. Аль я тебя не любила! Аль ты забыли, что я не побоялась родительскаго проклятая, бросила отца съ матерью и ушля, за тебя. Мне и теперь еще въ свою деревню ыазъ показать нельзя, меня и теперь все корятъ, что я, православная пошла охотой за старовера. НРтъ, ты —или могила, больше мне выбирать нечего. Да я такъ, къ слову сказали. Врагъ силенъ. Ты только не кручинься, не изводи себя напрасно, я вернусь къ тебе, поверь Богу, вернусь, говорили смущенный Степанъ. Маланья рыдала и судорожно вздрагивала. Пойдемъ въ избу, тебя никакъ морозъ прохватили, косатка моя, сказали Степанъ и поволоки въ охапке жену домой, а та едва переставляла ноги. Въ избе уже спали, а на палатяхъ до света слышались сдержанный рыдашя Маланьи и тяжелые вздохи Степана. Разсвело. Поднялись въ избе; мать затопила печь и принялась стряпать, Семени отравился поить лошадей, Марья прибирать коровъ. Отецъ

ПЧЕЛА. V ■ '