Родное

43. Восьмой десятокъ доживала Арина, а все была пряма и строга взглядомъ, какъ и лѣтъ двадцать назадъ: не трогало и не гнуло ее время. Ходила твердо и широко, дѣловито постукивала корчагами въ печкѣ и еще могла угрызть корку. И хоть звали ее ребятишки бородулей, а какъ-что, — нитокъ ли на змѣй, сахарку ли кусочекъ, — топтались подъ окнами. И хоть звали еебабы горбоносой, — черезъ нее доходили до Лаврухиныхъ. Сталъ Данила Степанычъ жить подъ ея уходомъ. Въ теплые дни ходилъ по садику, съ палочкой, въ мягкихъ сапожкахъ на заячьемъ мѣху и въ тепломъ пальто, прикармливалъ голубей, поглядывалъ на глинистые обрывы надъ рѣчкой, поросшіе мелкой березкойвѣничникомъ, все такіе же, какъ и семьдесятъ лѣтъ назадъ. И радъ былъ, что опять здѣсь и опять все постарому. И было ему покойно: было все хорошо теперь, а будетъ... и будетъ тоже все хорошо. Слава Тебѣ, Господи... слава Твоему солнышку! А солнышко хорошо грѣло, если сѣсть на припоръ на новой широкой скамеечкѣ, со спинкой, снаружи палисадника, съ видомъ на лужокъ улицы, по которому прыгаютъ ребятишки. И ребятишки все тѣ же, бѣлоголовые, звонкіе, такъ же гоняютъ шара и отщелкиваютъ чижа. И такъ же мычитъ подъ ветлой, напротивъ, бѣломорденькій, лопоухій рыжій телокъ, сохнутъ на бревнахъ рубахи. И бревна тѣ же, кривыя, сѣрыя, и травка изъ-подъ нихъ растетъ та же — крапива и просвирникъ. И краснѣетъ въ елкахъ соснякъ на горахъ, за рѣчкой, и лавы на рѣчкѣ все на томъ же мѣстѣ. А рядомъ, черезъ лужокъ, черезъ неширокую усадебку, на которой споконъ вѣку росли двѣ рябины, замѣняя отмирающіе пеньки новой порослью; на задкахъ которой, приткнувшись другъ къ дружкѣ, стояли гребешками сосѣдскіе погреба —- лаврухинскій и морозовскій, на которой всегда полеживали запасныя бревна,—