Родное

52 важно, и хмуро, какъ и Данила Степанычъ, всматривался въ глухую чащу высокаго оврага въ горѣ, гдѣ мелькало синее пятнышко рубашки: должно-быть, тамъ собирали ландыши. — Вотъ и прозвали: Медвѣжій! Говорилъ Данила Степанычъ, чего не видалъ самъ, чего, можетъ-быть, не видали и тѣ, кто сказалъ ему. Можетъ-быть, сказку. Носилъ ее въ себѣ всю жизнь и удержалъ въ памяти среди вороха всякихъ дѣлъ и кипѣній. И вотъ теперь вспомнилъ и разсказалъ. — Теперь медвѣди за рѣдкость... — сказалъ Степанъ.— Въ золотическомъ вотъ показываютъ... ситнички продаютъ для прокормленія... И подбиралъ, о чемъ бы еще поговорить, чтобы было не скучно Данилѣ Степанычу. Морщилъ заросшій лобъ, двигалъ бѣлыми бровями, поглядывалъ къ небу и не находилъ, что бы такое сказать еще. Родился и выросъ въ Москвѣ и не зналъ ничего изъ здѣшняго. А на Данилу Степаныча напирало совсюду, куда ни глядѣлъ, переполняло всего, и нельзя было удержать при себѣ. — Кали-ны тутъ!.. — сказалъ онъ и махнулъ палкой. — Мѣсто очень превосходное, — сказалъ Степанъ и посмотрѣлъ къ палкѣ. — Высота очень... Шли деревней, и Данила Степанычъ припоминалъ, чей же дворъ, вглядывался въ старыя ветлы, въ завалившіеся сараюшки, съ заплатами изъ обрубковъ, въ затянувшіяся мохомъ крыши. Призналъ у колодца водопойную колоду, зазеленѣвшую отъ плѣсени, огрызанную. Постучалъ по ней палкой. — Вонъ какая... — сказалъ не то Степану, не то самому. — Не наблюдаютъ-съ... Нашъ Вороной и пить не соглашается... Узналъ Данила Степанычъ и большой бѣлый камень, на который становились, доставая воду, на кото¬