Родное

54 — А-а, ты какая... лопотуха... Ну-ну... Добѣги-ка до Ариши, кваску сюда чтобы дала бутылошнаго... — И жарко-то ужъ вамъ какъ, Данила Степанычъ!... А я сейчасъ... Манюшка, стулъ давай съ рѣшеточкой, подъ часами-то... Въ окно давай, несуразная!.. Пахло крапивой и коровьимъ навозомъ въ холодкѣ.. Толклись мошки подъ развѣсистой рябиной. Данила Степанычъ, красный, въ бѣломъ сіяніи вѣерной бороды, тяжело дышалъ и обмахивался бѣлымъ картузомъ. Степанъ дожидался со стульчикомъ, сидя въ сторонкѣ, въ тѣни крапивы. А съ сосѣднихъ дворовъ высматривали бабы, перебѣгали дѣвчонки, — оповѣщали, что сидитъ Данила Степанычъ у Дударихи на стулѣ подъ рябиной, а Дудариха побѣжала къ Аринѣ Степановнѣ за квасомъ. А поодаль, изъ-за крапивы, выглядывали ребятишки и шептались. VI. Узналъ Данила Степанычъ колченогаго пастуха Хандру-Мандру, стараго ворчуна, — очень обрадовался. Уже забыли, сколько годовъ ходилъ пастухъ за ключевскимъ стадомъ, всегда одинъ, безъ подпаска, десятка полтора всего было коровъ въ деревнѣ, — и на зиму не уходилъ, прижился. Былъ онъ чуть помоложе Данилы Степаныча и какъ былъ всегда своенравный и зубастый, такимъ и остался. Зато и прозвали его Хандра-Мандра. Подковылялъ самъ, когда старикъ сидѣлъ у садика на скамеечкѣ, стащилъ бурую шапку и тутъ же надѣлъ. — Съ пріѣздомъ, што-ль, хозяинъ! Корову-то пустишь? —- А-ты, Хандра-Мандра! Живъ еще?! — Ты живъ, а мнѣ што жъ не жить! Вмѣстѣ, чай, помирать будемъ...