Заря русской женшины : этюды

212 хдѣ“ и „Волшебномъ зеркальцѣ11, отрывки изъ которыхъ приведены были выше. Включительно даже до мелкихъ подробностей. Въ „Свиномъ чехлѣ" мать совѣтуетъ преслѣдуемой дочери требовать отъ отца, чтобы купилъ ей платье — „на спинѣ бы свѣтелъ мѣсяцъ былъ, на груди красно солнышко*. Въ романѣ: „Егда же изъ храма въ златоблещащемся одѣяніи цесаревна иде, къ тому же приразися лучъ солнца ко красотѣ лица ея, и такова, благолична показася, и недоумительно бысть, кому уподобити. И въ таковой красотѣ видѣвъ ю царь, отецъ ея, таковымъ желаніемъ отъ врага уязвися, яко отъ разгоренія паде на землю". (Н. С. Тих. Лѣт. р. лит. и др. I. 8). Разница существенная только въ томъ, что пришедшая съ Запада повѣсть, будучи незапамятно давняго происхожденія и, хотя обработанная къ христіанскому наученію, но въ ея корнѣ языческая, допускаетъ кровосмѣшенію свершиться и повторяться, тогда какъ русскія сказки, въ качествѣ, младшихъ на многія сотни лѣтъ» версій христіански мыслившаго вѣка, стараются смягчить сюжетъ и благополучно спасаютъ жертву бѣгствомъ. (За исключеніемъ, правда, христіаннѣйшей изъ всѣхъ, аѳанасьевской легенды о купцѣ и дочери, но здѣсь нанасильное растлѣніе и убійство жертвы были необходимы разсказчику именно въ нравоучительныхъ цѣляхъ: чтобы превратить христіанскую дѣвушку въ мученицу христіанской идеи и наградить ее вѣнцомъ святости). Вѣдь и романъ объ Аполлонѣ Тирскомъ, въ поздней своей культурной переработкѣ, находитъ нужнымъ какъ бы извиниться передъ читателемъ за грубый эпизодъ Антіоха: „Понеже бѣ тогда безбожное время: скверніи бо идоли почитахуся, вси же творяху по воли своего сердца, скотски творяше своей плоти"... Третья категорія кровосмѣшенія: мать и сынъ, Эдиповъ грѣхъ,—нашла въ старой словесности наиболѣе подробное и сильное изображеніе, но оно, по преиму¬