Пчела

того доказаннаго истор!ей факта, что рабство развращаетъ рабовладельца столько же, сколько и раба. Действительно, все жены артистовъ, обрисованный мастерскимъ перомъ Додэ, являются не двигательницами, не помощницами, даже не ученицами своихъ мужей, а просто тормазами ихъ деятельности. Онй не вдохновляютъ, не ободряютъ, а раздражаютъ или развращаютъ своихъ мужей или возлюбленныхъ прежде всего потому что оне не въ состояши понять ихъ, потому, что оне родились и воспитывались въ совершенно иной сфере. Альфонсъ Додэ не говорить въ своихъ очеркахъ ни слова о необходимости другаго, более широкаго воспитанья женщины, но за то по прочтеши ихъ, въ уме читателя является полное и страстное сознаше всей нецелесообразности такого порядка вещей, всей необходимости для женщины такого образовашя, которое сделало бы ее не игрушкой и не куклой, а товарищемъ, подругой, вдохновительницей. Рисуя намъ то, что есть, Альфонсъ Додэ силой своего таланта, своей страстностью наводить насъ на мысль о томъ, что должно быть и заставляетъ насъ стремиться всеми силами къ этому лучшему будущему. Показывая всю вредную, тормозящую силу женщины въ современной французской семьё, онъ въ тоже время невольно убеждаетъ читателя въ громадности этой силы, если она будетъ направлена къ добру рацшнальнымъ воспиташемъ и открываетъ этой женской силе широкш и славный путь, путь начертанный женщине самыми физюлогическими услов!ями ея организма —быть товарищемъ, подругой, вдохновительницей мужчины быть его совестью, по меткому выражешю Прудона въ одной изъ главъ его сочинешя „ De la justice" , где, среди множества парадоксовъ, онъ высказываетъ много верныхъ и глубокихъ мыслей. Женщина можетъ убить въ мужчине талантъ и создать его вотъ къ какому выводу приводить насъ мастерскье, увлекательные очерки Альфонса Додэ, переводъ которыхъ мы предлагаемъ читателямъ. Отъ переводчика. Прологъ. Развалившись на болыпомъ диване мастерской, съ сигарой во рту, разговаривали между собою после обеда два друга— поэтъ и художники. Былъ часъ, наиболее располагавшш къ сердечными беседами. Лампа, покрытая абажуромъ, освещала только столь, а на всеми остальномъ лежали пр!ятный полумраки, въ которомъ едва была заметна прихотливая роскошь обширныхъ стенъ, оклеенныхъ драгоценными обоями и увРшанныхъ картинами и оруж!емъ. Вверху одна стена кончалась окнами, сквозь который свободно проникала въ комнату темная синева сумеречнаго неба. Одинъ только портрета женщины, слегка наклоненный впереди на мольберте какъ бы желая прислушиваться, выступали на половину изъ тени. Это были портрета молодой женщины съ интеллигентными глазами, съ добрыми, но строгими, выразительными ротикомъ, съ умной улыбкой, которая, казалось, защищала мольбертъ своего мужа отъ нападокъ глупцовъ и невеждъ. Низкш стулъ вдали отъ камина и два маленькихъ голубыхъ башмачка, которые валялись на ковре, указывали на присутств!е въ доме ребенка; и въ самомъ деле, въ соседней комнате, куда только что скрылась мать съ ребенкомъ, раздавались взрывы звонкаго смеха и щебетанья, какъ въ гнезде засыпающихъ птенцовъ. Все это указывало въ этомъ артистическомъ помйщеши на присутств!е полнаго семейнаго счастья, которыми наслаждается хозяинъ. Действительно, мой други, говорили своему нр!ятелю поэтъ,—ты былъ правь. Нельзя быть счастливыми на несколько ладовъ. Счастье тутъ, и нигде больше его нети.... Ты долженъ меня непременно женить.

ХУДОЖНИКИ. Ну, ужъ нФтъ... Женись сами, если хочешь. Я не стану вмешиваться. поэтъ. Почему? ХУДОЖНИКИ. Потому что... потому что артисты не должны жениться. поэтъ. Это ужь слишкомъ.... Ты смеешь это говорить, и стены не обрушиваются на твою голову!... Но вспомни, несчастный, что ты толькочто даль мне возможность видеть и завидовать въ продолжеши двухъ часовъ тому именно счастью, которое ты хочешь мне запретить. Желалъ-ли бы ты быть, напримеръ, однимъ изъ техъ позорныхъ богачей, которые удваиваютъ свое благодепствlе страдашями другихъ, и наслаждаться у теплаго огня, спокойно размышляя о дожде и о томъ, что блуждаетъ целая масса бездомныхъ бездомныхъ?... художникъ. Думай обо мне, какъ хочешь. Я слишкомъ люблю тебя, чтобы помочь тебе сделать глупость, и притоми неисправимую глупость. поэтъ. Почему же глупость?... Значить, ты недоволенъ?... А мне кажется, что здесь также много счастья, какъ много деревенскаго, свежаго воздуха въ летнемъ доме съ большими окнами. ХУДОЖНИКЪ. Ты правь; я вполне счастливь. Я горячо люблю свою жену. А когда я думаю о своемъ ребенке, то улыбаюсь отъ удовольств!я. Женитьба была для меня тихою, верною пристанью, не тою, въ которой причаливаютъ къ берегу, цепляясь за спасительное кольцо, а тою голубою бухточкой, куда заходятъ чинить паруса и мачты для новыхъ странствовашй по неизвестными морями. Холостякомъ я никогда такъ хорошо не работали, какъ теперь, и мои лучппя картины написаны после женитьбы. поэтъ. И что же! художники.' Мой другъ, я могу показаться тебе фатомъ, но все-таки скажу, что разсматриваю свое счастье, какъ какое-то чудо, какъ необыкновенное и исключительное явлеше. И чймъ более я всматриваюсь въ женитьбу, теми более я удивляюсь, какое счастье выпало на мою долю. Я похожи на техъ, которые переживаютъ опасности, не имея о нихъ понятья, но разъ иереживъ ихъ счастливо, бледнфютъ и пугаются, ошеломленные сво'ей собственной отвагой. поэта. Но кашя-же это страшпыя опасности?... художникъ. Первая и самая главная —это возможность потерять или уменьшить свой талантъ. А это, я думаю, важно для артиста.... Заметь, что я теперь не говорю объ обыкновенныхъ услов!яхъ жизни. Я согласенъ, что женитьба вообще —прекрасная вещь, и что большинство людей начинаютъ жить только тогда, когда ихъ дополняетъ семейство. Но часто —это только требоваше профессш. Холостой нотар!усъ, напримеръ, немыслимъ; онъ-бы не имели положительнаго вида.... Но мы, художники, поэты, скульпторы, музыканты, —мы живемъ вне общественной жизни, мы заняты только ея изучешемъ, ея воспроизведешемъ, и держимся при этомъ всегда вдали отъ нея, —такъ обыкновенно надо несколько отступить отъ картины, чтобы лучше разсмотреть ее, —• длявсехъ насъ женитьба можетъ быть только исключешемъ. Для этого нервнаго, требовательнаго, впечатлительнаго существа, для этого ребенкачеловека, называема™ артистомъ, необходимъ особенный типъ женщины, типъ почти не существующей; но самое лучшее —вовсе не искать этого типа.... Ахъ, какъ поняли отлично это тотъ великий Делакруа, которыми ты таки часто восхищаешься! Какую прекрасную жизнь они велъ, замкнувъ ее въ монастырск!я стены и

отдавъ ее одному только искусству! Недавно я осмотрели его маленькш домики вн Шанрозэ и тотн крошечный садики приходскаго священника, въ которомъ онъ гуляли одинъ въ течеши двадцати лети. Сколько спокойств!я и удобства въ безбрачной жизни.... Представь же себе теперь Делакруа женатыми, отцомъ семейства, со всйми заботами о воспиташи детей, о деньгахъ, о болезни; полагаешь-ли ты, чтобы онъ могъ создать при этихъ услов!яхъ те произведен!;!, которыя онъ создалъ холостякомъ? поэтъ. Ты мне указываешь на Делакруа, а я укажу тебе на Виктора Гюго.... Разве женитьба помешала ему написать столько прекрасныхъ книги?... ХУДОЖНИКЪ. Я думаю, что женитьба Гюго действительно его нисколько не стесняла. Но не все же мужья обладаютъ тою тотальностью, которая заставляетъ прощать ими, и тРми солнцемъ славы, которое было-бы въ состояши осушить причиняемыя ими слезы. Какъ должно быть пр!ятно иметь гешальнаго мужа! Наверно мнопя жены работниковъ гораздо счастливее нашихъ женъ. поэта. Странная вещь! Жалобу на женитьбу мне нриноситъ человеки женатый и невидимому счастливый. художникъ. Я повторяю тебе, что я говорю не о себе. Мое мненье сформировалось по теми несчастьямъ, которыя мне случалось видеть у другихъ, и тёмъ частымъ несоглашямъ, которыя царятъ въ семействахъ артистовъ и которыя, въ сущности, порождены нашей ненормальной жизнью. Вспомни про того скульптора, который въ полномъ развитии жизни и таланта вдругъ скрылся, бросилъ свою жену и детей. Общественное мнеше его осудило, и я конечно не оправдываю его. А между темъ я понимаю, какими образомъ онъ до этого дошелъ! Этотъ человйкъ любили свое искусство и презирали общество. Жена же его, женщина умная и добрая, вместо того, чтобы избавить его отъ непривлекательной среды, подчиняла его въ продолжении десяти лети светскими обычаями. Вслйдств!е этого ему приходилось делать целую массу всевозможныхъ бюстовъ, отвратительныхъ, въ черныхъ бархатныхъ скуфьяхъ, целую массу головъ, женщинъ, укутанныхъ тряпками и лишенныхъ грацш, которыя по десяти разъ въ день мучили его своими визитами; потоми, къ вечеру, ему приготовляли фраки, свйтлыя перчатки и таскали его изъ салона въ салонъ.... Ты можешь мне возяразить, что онъ могъ бы избавится отъ всего этого и ответить безъ всякой злобы: „нетъ!“ Но разве ты не знаешь, что наша сидячая жизнь какъ то особенно привязываетъ къ домашнему очагу? Домашняя атмосфера такъ охватываетъ насъ, что еслибы къ ней не примешивалась хотя частица идеала то отъ нея сейчасъ-бы почувствовали одуреше и усталость. Артиста вообще отдаетъ своему произведение всю свою силу и энерйю, а после этой упорной, одинокой борьбы вдругъ сталкивается лицемъ къ лицу съ мелочностью жизни. И тутъ, именно, является женская тирашя въ полной своей силе. Никого нельзя такъ легко победить и опутать, какъ артйста; но жены должны быть осторожны: не надо, чтобы мужи чувствовали, что его опутываютъ, а если въ одинъ прекрасный день невидимый цГии сожмуть его крепко и будуть мешать его артистическими работами, тогда онъ разомъ ихъ перерветъ и, недоверия своими собственными силами, скроется, подобно нашему скульптору, по ту- сторону гори?... Его жена удивилась этому отъезду. Несчастая и до сихъ поръ не перестаетъ себя спрашивать: „что я ему сделала? 11 —Ничего. Она его не поняла. Для того, чтобы быть настоящими товарищемъ артиста, недостаточно быть умной и доброй женой. Нужно обладать безконечнымъ тактомъ и улыбающимся самоотречешемъ. Этого-то именно и трудно найти въ женщине молодой, неопытной и ин-

ПЧЕЛА.

11